Операция «Шейлок». Признание

— Диаспоризм стремится пропагандировать рассеяние евреев на Западе, особенно переселение израильских евреев европейского происхождения в европейские страны, где до Второй мировой войны проживало многочисленное еврейское население. Диаспоризм планирует возродить всё не на чуждом и зловещем Ближнем Востоке, но на тех же землях, где всё это когда-то процветало, а заодно предотвратить катастрофу — тот второй Холокост, которым чревато ослабление сионизма как политической и идеологической силы. Сионизм намеревался возродить еврейскую жизнь и древнееврейский язык в местах, где почти два тысячелетия не было условий для полнокровного существования ни той, ни другого. Мечты диаспоризма куда скромнее: от того, что уничтожил Гитлер, нас отделяют каких-то полстолетия. Если уж еврейских ресурсов хватило на то, чтобы за неполных полстолетия достигнуть целей сионизма, казавшихся фантастическими, то теперь, когда сионизм контрпродуктивен и сам превратился в первостепенную проблему еврейского народа, я совершенно уверен: ресурсы мирового еврейства могут достигнуть целей диаспоризма вдвое, а может быть, и вдесятеро быстрее.

— Вы говорите о переселении евреев в Польшу, Румынию, Германию? В Словакию, на Украину, в Югославию, в страны Балтии? И при этом осознаете, не правда ли, — спросил я у него, — насколько сильна ненависть к евреям, сохранившаяся почти во всех этих странах?

— Какой бы сильной ни была ненависть к евреям в Европе — а я не пытаюсь преуменьшить ее живучесть, — остаточному антисемитизму противостоят мощные нравственно-просветительские течения, основанные на памяти о Холокосте — кошмаре, который стал заслоном от европейского антисемитизма, даже самого лютого. В исламе подобного заслона нет. Истребление евреев не будет стоить исламу ни одной бессонной ночи — кроме ночи ликования. Думаю, вы согласитесь, что сегодня еврею безопаснее бесцельно шататься по Берлину, чем оказаться без оружия на улицах Рамаллы.

— А может ли еврей шататься по Тель-Авиву?

— Ракеты с химическими боеголовками в Дамаске нацелены не на центр Варшавы, а прямо на улицу Дизенгоф.

— Стало быть, диаспоризм сводится к тому, что пугливые евреи обращаются в бегство, евреи в панике снова удирают.

— Бежать от надвигающегося катаклизма — значит «удирать» разве что от верной гибели. Это бегство в жизнь. Если бы в тридцатых годах из Германии сбежало на несколько тысяч больше пугливых евреев…

— Их сбежало бы больше, — сказал я, — будь им куда бежать. Вы должны помнить, что в других странах их привечали не больше, чем приветили бы сегодня на вокзале в Варшаве толпу евреев, убегающих от нападения арабов.

— А знаете, что будет на вокзале в Варшаве, когда туда вернется первый железнодорожный состав с евреями? Целые толпы выйдут их приветствовать. Будет ликование. Будут слезы. Будут возгласы: «Наши евреи вернулись! Наши евреи вернулись!» Эту картину будет транслировать телевидение на весь мир. И какой исторический день для Европы, для еврейства, для всего человечества, когда вагоны-скотовозы, которые доставляли евреев в лагеря смерти, превратятся усилиями диаспористов в приличные, комфортабельные вагоны, везущие десятки тысяч евреев назад в их родные города и веси! Исторический день для памяти человечества, для торжества справедливости — и для искупления вины. На вокзалах, куда стекутся толпы, чтобы петь, плакать и праздновать, где люди с христианскими молитвами на устах преклонят колени и припадут к ногам своих еврейских братьев, — только там и только тогда начнет очищаться совесть Европы, — тут он сделал театральную паузу, а затем нанес последний штрих на эту провидческую панораму, заявив тихо и твердо: — И Лех Валенса, кстати, верит в это не менее горячо, чем Филип Рот.

— Ой ли? Примите заверения в моем почтении к вам, Филип Рот, но ваше пророчество кажется мне нелепым. Мне кажется, это фарсовый сценарий из какой-то вашей книги: поляки у ног евреев плачут от радости! И вы уверяете, что больше не сочиняете романов?

— Это непременно произойдет, — возвестил он тоном оракула, — потому что это должно произойти: реинтеграция евреев в Европе к двухтысячному году, причем, поймите, это станет не просто возвращением беженцев, а упорядоченным переселением на основе международного права, с реституцией имущества, восстановлением в гражданстве и во всех гражданских правах. А затем, в двухтысячном году, в Берлине состоятся панъевропейские торжества во славу реинтегрированного еврея.

— Вот эта идея лучше всех, — сказал я. — Немцам будет особенно приятно встретить третье тысячелетие христианства вместе с парой миллионов евреев, празднующих у Бранденбургских ворот возвращение домой.