Операция «Степь»

Через час-полтора, когда заведующая и воспитательница детдома Самгубчека успокоили и уложили в постели воспитанников, а чекисты ушли на дежурство, в особняке опять стало тихо. Время мертвого часа, ввиду исключительных обстоятельств, наступило сегодня раньше – не после обеда, а до него. Тишина не была абсолютной: порой кто-то из воспитанников нервно всхлипывал. Впечатлительная Настя шепотом приговаривала что-то в подушку, постанывал Веня.

Уложив детей, Шура и Женя молча стояли у открытой двери, от которой железная лестница сбегала на первый этаж к парадному.

– Дуры мы дуры, – глухо сказала Женя. – Нет нам прощения за такое… Искалечили детей… Не могу!..

Шурочка прижалась грудью к ее плотному плечу.

– Женечка, милая… Они чудные, они добрые. – Голос Шуры задрожал, готов был вот-вот сорваться на рыдание. – Это не они… Это смерть из них вырвалась наружу… Как у Метерлинка… Теперь им станет лучше, Женечка, вот увидишь.

Сурикова резко повернулась, взглянула ей в лицо. Сухие глаза глядели неподвижно.

– Умру! Сдохну! Но дети наши… – Она сглотнула застрявший в горле комок. – Они будут детьми… Спасибо тебе, Шура… – И она, по-бабьи громко всхлипнув, уткнулась в мокрую от слез щеку Ильинской.

Так и проплакали, пока не стали пробуждаться дети…

Красавица Алена

Мишка наслаждался жизнью на полную катушку. Из станицы Красноярской выехали с рассветом, и хотя через тракт мела лишь поземка, а отдохнувший за ночь верблюд шагал как никогда бодро, все же безостановочно отмахать тридцать верст при ядреном морозе не мед. В станице Горской дом, свободный от постоя серовских конников, нашелся не сразу. Зато теперь, когда нашли, пожаловаться было не на что. Жирная баранья похлебка обжигала рот, куски соленой рыбы розовели, оттаивая. А хлеб!.. Он был из настоящей пшеницы, без всяких примесей, и еще хранил тепло русской печи. Рука так и торопилась за следующим куском.

Не худо, видать, живут эти уральские казаки – именно эти, Ивановы, что так охотно приютили самарского коробейника. Оно, конечно, неизвестно, как на гостей поглядел бы хозяин, будь он дома. Но вернется Викентий Иванов только к вечеру: сегодня почти все казаки Горской багрят на Урале рыбу. По дороге, в нескольких верстах от станицы, Мишка с Байжаном заметили на хорошо окрепшем льду реки-кормилицы шевеление десятков, а то и сотни черных человечков. Багры рассмотрел Байжан: слух у него кошачий, а глаз, как у орла.

Горница была жарко натоплена, кизяков Ненила Петровна не пожалела. В избе не как у крестьян в родном Старом Буяне. Через всю горницу бегут тканые цветные дорожки, у кровати такие же коврики-кругляши. Комод новый, на нем зеркало, и, хотя у стен обычные лавки, к столу приставлены четыре венских стула. На одном из них сидит закусывающий купец Ягунин. Пиджак повешен на спинку стула, косоворотка расстегнута. Лоб и нос Мишкины мокры от пота, в животе тяжесть, а рука все сует да сует деревянную ложку в миску с похлебкой. «Вот уж, правда, из голодной деревни», – думает о себе с неодобрением Мишка и двумя пальцами берет с тарелки кусок балыка потолще.

Зато Алена не осуждает его. Радуется, что заезжий белобрысый парень ест с таким смаком. Мать убежала по соседям – разнести весть о торговце самонужным товаром. Наконец-то заглянули, слава богу, и в их дыру! Скоро в горницу набьются бабы и мужики и Мишка начнет с ними – не как раньше, уже безо всяких стеснений и краснений – деловитый и говорливый торг. Позавчера в Калмыковске Байжан освободил арбу от продуктов. На этот раз они наменяли фунтов сто рыбы – соленой, копченой, вяленой. Взяли и немного икры. К ней привык-таки за время долгой дороги Ягунин. Только вот без хлеба шла она туго.