Операция «Танненберг»

– Да-да-да, – не особо вникая в смысл сказанного и не отводя глаз от «христиан» нехристианского вида, твердил в ответ пастор.

Фон Гейнц повернулся к Бурцеву, указал пальцем на бритую тонзуру священника.

– Позвольте представить, господин Вацлав, это мой духовник и настоятель замковой часовни отец Бонифаций. Верный слуга Божий. Ну, и мой советник в некоторых мирских делах.

Затем барон вновь обратился к священнослужителю:

– А теперь рассказывайте, отец Бонифаций. Итак, сиська дьявола?

– О, да! Третья грудь на женском естестве! Коя, несомненно, дана грешнице, дабы вскармливать по ночам самого!… самого!…

Священник захлебнулся в собственных криках.

– Да успокойтесь вы, святой отец, – перебил барон темпераментного клирика, – а то ненароком удар хватит. Мало мы с вами, что ли, исчадий ада уже пожгли. Если из-за каждого так волноваться – никакого здоровья не хватит.

– Вы, как всегда, правы, ваша милость, – смиренно склонил голову отец Бонифаций. – Заразу следует искоренять как можно скорее и без всякой пощады. Твердой рукой и с холодным сердцем искоренять. Жечь! Жечь! Жечь! Позвольте приступить? Все уже готово.

– Позволю-позволю. Только сначала посмотрим, что за ведьма такая и что там у нее с грудью. Это должно быть любопытно.

Барон повернулся к Бурцеву:

– Не желаете взглянуть, господин комтур?

– Э-э-э…

Бурцев не знал, что и сказать. Ведьма, шпионка, сиська дьявола какая-то, намечающееся аутодафе, на котором ему предлагали лучшие места в зрительской ложе. Все это несколько ошеломляло.

Молчаливое замешательство тевтонского посла барон расценил как знак согласия.

Глава 8

Костер был разложен возле самого рва. Аккуратно так разложен – по-немецки. Этакая поленница колодцем. Вокруг добротно сбитого дощатого эшафота. В центре – высокий столб. Понизу – охапки сухого хвороста и соломы. На дровах – ровнехоньких, одинаковых, словно на лесопилке напиленных, – потеки смолы и масла. Гореть такое сооружение должно с веселым треском и без дыма – жертва не задохнется, а именно изжарится заживо. Да… в чем-чем, а в казнях здесь толк знали.

А сама жертва уже стояла на дровяной куче. Прикована, примотана, привязана к столбу. Цепь и прочные пеньковые веревки, продетые сквозь пару железных колец, врезались в тело. Перекрученные путами сзади, за столбом, руки уже начинали синеть и опухать.

Молодая женщина лет двадцати с небольшим. Лица под длинными слипшимися волосами – пакля, а не волосы – так просто не разглядеть. Да и перепачкано все лицо. Дорожки слез на грязных щеках. Под глазом – синяк. Губы разбиты. Видимо, прежде чем отправить ведьму на костер, над ней здорово поизмывались.

Женщина была полуобнажена. Только нижняя юбка закрывала срам, а сверху, на обозрение всего честного люда выставлена… М-да… Голая грудь. Груди. Счетом ровно три.

Три молочные железы. Две – очень даже ничего, упругие, пышные, соблазнительные, располагались, где положено. Одна чахлая, маленькая, с кулачок величиной – как у девочки-подростка, но вполне сформировавшаяся, с острым соском в центре – приютилась промеж ними. Под платьем такую и не увидать, но на неприкрытом теле «сиська дьявола» сразу бросается в глаза.

– Ой-ой-ой! – запричитала за спиной Бурцева Аделаида. – Мерзость-то какая! Смотреть тошно. Жгли бы уж поскорее адово отродье, не тянули.

– Помолчи, а? – попросил Бурцев.

За спиной фыркнули. Но заткнулись.

Дружинники только покачивали, головами. Хабибулла, Сыма Цзян и Бурангул поглядывали вокруг. Тревожатся. Не ровен час, самих под горячую руку на костер загонят! Вон, уже заприметил кое-кто иноземцев нехристианского вида – волками смотрит на басурман. Если бы не явная благосклонность Альфреда фон Гейнца и не баронская свита…

Впрочем, сейчас гудящую толпу больше занимало другое. Трехгрудая ведьма на костре. Это все-таки зрелище поинтереснее, чем сарацин и два азиата.

Бурцев прислушался к разговору латников, толпившихся по правую руку. Воины из замковой стражи оживленно обсуждали приговоренную.

– Интересно, ежели грудь у нее такая, что ж тогда промеж ног будет? Может, рог или копыто?

– Дурак ты! Коли рог или копыто там, как бы тогда ее Дитрих обихаживал?

– Обихаживал? А ты верь ему больше, Дитриху-то! Может, как увидел красоту этакую, так всю мужскую силу и подрастерял наш Дитрих. Может, расхотелось ему сразу.

– Думай, о чем говоришь? Чтоб Дитриху, да расхотелось!

– Нет, а все же интересно, что под юбкой-то у ведьмачки.

– А вот сгорит юбчонка, тогда и посмотрим.

– Так не разглядеть же будет. Дым, огонь…

– А ты попроси отца Бенедикта, чтоб он только сзади поджигал. Тогда, небось, хорошо видно будет. Успеем разглядеть.

Хохот…

Альфред фон Рейнц объехал костер вокруг, с интересом рассматривая трехгрудую ведьму. Изрек:

– Н-да, хорош-ш-ша – аж сжигать жалко!

У Бурцева зародилась надежда, что аутодафе сегодня не состоится. Настроен фон Гейнц благодушно, а значит, мог из прихоти баронской пощадить трехгрудое чудо. Было бы здорово: смотреть, как человека сжигают заживо, Бурцеву совсем не хотелось.