Операция «Цитадель»

«Все, что шло после слов „Они у меня”, уже выглядело жалкой попыткой хоть как-то сбить с толку подслушивающих, – подумал Розданов. – Хоть какая-то видимость конспирации, пусть даже слишком запоздалая и неуместная».

«Но стоило ли так стараться?» – с удовольствием вдыхал он запах французских духов, источаемый налитым, словно выточенным из твердой древесины, телом только что вошедшей тридцатилетней секретарши – пышногрудой и светловолосой, совершенно не похожей на венгерку, какими Розданов мог их себе представить.

«Ах, если бы не эта чертова конспирация!.. – водил он плененным носом, словно флюгером, вслед за движениями девичьих плеч. – Вот кого следовало бы похищать из конторы этой пароходной компании без пароходов!»

Расставляя чашки и рюмки – «на четыре персоны», сразу же обратил внимание Розданов, – секретарша слишком задержалась возле него, да к тому же почти прикасалась талией к его щеке. У Розданова, порядком соскучившегося по женским духам и духу женского тела, не хватало мужества отклонить голову.

– Спасибо, Эльжбетта, – Борнемисца продолжал говорить на немецком, чтобы гости могли понимать его. – Вы еще понадобитесь нам.

– Это уж несомненно, – не удержался Розданов, опьяненно поводя головой.

Секретарша отреагировала на предупреждение шефа на своем немыслимом венгерском, однако улыбка ее ни в каком переводе не нуждалась.

«А ведь ее тоже придется убирать! – почти с сожалением вспомнил поручик, когда, призывно виляя бедрами, Эльжбетта выходила из непомерно большого кабинета шефа. – Или „успокаивать”. Иначе своим визгом она поднимет на ноги пол-Будапешта».

– Господин Хорти прибудет через десять минут, – сообщил Борнемисца, и, перехватив взгляд Розданова, самодовольно заметил: – Ничего-ничего, не волнуйтесь, я не ревнив. Понимаю, в горах Югославии таких не встретить.

– Последние полгода мы в основном партизанили в Белграде и в его пригородах, – ответил Розданов, помня о тонкостях своей диверсионной легенды. – Однако и в столице ничего подобного видеть не приходилось.

Розданов взглянул на впавшего в дипломатическую молчаливость Гольвега. Тот и дальше продолжал молчать, но когда Борнемисца, Розданов и Эльжбетта рассмеялись, все же из вежливости присоединился к ним.

– Если встреча пройдет удачно, мы сможем провести вечер в одной проверенной компании. С Эльжбеттой и ее подружками, – завершил эту захватывающую тему судовладелец. – Кстати, у Эльжбетты хороший вкус. Но об этом чуть позже, а пока что приступаем к делу. В двух словах, господин майор…

– Дравич, – подсказал Гольвег.

– Так вот, если коротко, в двух словах… Чтобы еще до прихода господина Хорти. Только совершенно искренне. Поймите, меня интересует это как промышленника. Каково сейчас положение в Югославии?

Гольвег задумчиво посмотрел в потолок.

– Буду абсолютно откровенен, если позволите.

– Вы говорите не с политиком, а с промышленником. Меня интересует лишь суровая действительность.

– Только учитывая это, скажу: народ почувствовал, что Германия уже далеко «не та», какой она была в начале войны, и что русские у границ. Англо-американцы тоже рядом. Все, кто еще вчера колебался, сегодня приходят в отряды партизан и просят дать им оружие.

– Подобные слухи до нас доходят, – подтвердил Борнемисца, укрепляя Гольвега в вере, что авантюра с переодеванием уже почти удалась. Это его вдохновило, и он ударился в импровизацию.

– В горные районы германцы теперь уже почти не суются. За последние три месяца – ни одной серьезной карательной экспедиции. Ничего, кроме вылавливания подозрительных лиц на вечерних улицах Белграда, Любляны и нескольких других городов, которых затем превращают в заложников. Но расстрелы заложников лишь усиливают ненависть к германцам, усташам, чечникам и другим формированиям и увеличивают число партизан.

– Тем не менее мне приходилось слышать, что в горных районах все еще идут упорные бои. Об этом говорят сами германцы.

– Кого вы слушаете? Германцев? Что им еще говорить? Не спорю, отдельные стычки еще происходят, однако мы давно заперли германцев в городах.

– Понимаю, пропаганда, – довольно рассеянно слушал его миллионер, думая в это время о чем-то своем. И не ясно было, к чьей стороне относится это пренебрежительное «пропаганда».

– Германцев мы прогоним, вот увидите. И сразу же возьмемся за своих богачей, за промышленников.

Судовладелец с нескрываемым ужасом посмотрел на Гольвега: «Неужели этот красный югославский партизан не понимает, что перед ним сидит один из таких, ненавистных красным, богачей?! – прочитывалось в его взгляде. – Хоть бы из уважения помолчал о своей классовой ненависти».

– Пойдем по стопам России. Одних сразу же расстрелять, других в лагеря, на рудники. Может, даже договоримся со Сталиным и часть заключенных продадим ему, для сибирских рудников. Коммунистической Югославии нужны только одни хозяева земли, фабрик и заводов: рабочие и крестьяне, – поддержал Гольвега поручик Розданов. Ему доставляло удовольствие выступать в роли «коммунистического пропагандиста» и наблюдать при этом, как удлиняется и сереет лицо промышленника-миллионера.