Операция «Цитадель»

– Да, это будет непросто, – резко отреагировал Гиммлер, недовольно покосившись на Гелена.

Тот не должен был развеивать эйфорию русского генерала по поводу очередной щедрости рейхсфюрера, и уж тем более – вспоминать о сорок втором, который стал годом сдачи Власова в плен.

– Конечно же, создавать РОА в те времена было бы значительно легче, – согласился будущий командующий РОА с доводами Гелена. – Ведь тогда большевики терпели поражение за поражением.

– Но и теперь еще не все потеряно, – заверил его Гиммлер. – Именно поэтому мы будем содействовать вашим встречам, генерал, с Герингом, Геббельсом, Риббентропом. И особенно – с министром по делам восточных территорий господином Розенбергом.

– С господином Розенбергом отношения у меня складываются не совсем удачно, – признал Власов.

Гиммлер удивленно взглянул сначала на него, затем на Гелена. Для него это было новостью. Во всяком случае, стало ясно, что с нюансами этого конфликта он не ознакомлен.

– Прежде всего вы, господин Власов, имеете в виду то обстоятельство, – вновь пришел на помощь рейхсфюреру генерал Гелен, – что господин министр не дал вам возможности обратиться к военнопленным и русскому населению по обе стороны фронта с призывом вашего так называемого Смоленского освободительного комитета?

– В том числе – и это.

– Вот в чем дело! – оживился Гиммлер. – Да-да, вспоминаю. Розенберг был решительным противником такого обращения. Хотя теперь мы с вами понимаем, что своевременное появление такого призыва, пропагандистская шумиха вокруг него могли бы оказать достаточно сильное влияние на умонастроения ваших земляков. Но ведь мы поняли это только теперь, – впервые улыбнулся рейхсфюрер. – Можно лишь сожалеть, что ваш прибалтийский земляк Альфред, по-вашему, если не ошибаюсь, Альфред Вольдемарович Розенберг, оказался в данном вопросе слишком недальновидным. Хотя кое-кто склонен считать его одним из весьма дальновидных теоретиков национал-социализма. Особенно глубокими кажутся им – да и мне тоже – выводы о еврейской сущности большевизма.

– Ну, что уж было, то было, – примирительно молвил Власов. – Думаю, теперь господин министр изменит свое отношение к русскому движению.

– Пообещайте господину Розенбергу, – неожиданно вмешался в их разговор Отто Скорцени, – что после захвата, то есть я имел в виду освобождения, Москвы, вы позволите ему построить в самом ее центре, рядом с Кремлем, огромный крематорий, проект которого у него уже создан. Розенберг будет счастлив.

Все понимающе заулыбались. Даже Власов уже знал, что во времена революции в России студент Рижского университета, несостоявшийся архитектор Альфред Розенберг, переехавший в годы Первой мировой в Москву, трудился там над проектом грандиозного крематория[17].

Когда Власову стало известно об этих стараниях «латышско-германского полуеврея» Розенберга, он был потрясен философской заумью судьбы этого человека. Он живо представил себе, как в холодной и голодной, разоренной революцией и Гражданской войной Москве сидит себе некий, люто ненавидящий все славянское, человечек и корпит над диковинным по тем временам сооружением – крематорием. Как, читая сообщения в газетах о колоссальных потерях на фронтах Гражданской войны, а также о гибели от голода, тифа, туберкулеза и прочих болезней в Москве и на ее окраинах, Розенберг возбужденно потирал руки, все больше убеждаясь в полезности его «гросс-крематория для русских». Ведь с каждым днем «крематорного материала» становилось все больше и больше. И как, спустя много лет, этот же человек пытался превратить в сплошной крематорий всю Славянию.

– Кстати, на наш взгляд, – сменил тем временем направленность разговора Гиммлер, – следует уже сейчас уравнять в правах русских пленных и восточных рабочих с пленными и рабочими из других стран. Надеюсь, это облегчит участь ваших вербовщиков. Не так ли, господин командующий Русской освободительной армией?

7

На изгибе горной дороги, ведущей из ставки фюрера к аэродрому, Миклош Хорти приказал водителю остановить машину и, не спеша, старчески покряхтывая, вышел из нее.

– Секретаря, – вполголоса молвил он адъютанту и телохранителю в одном лице капитану Вентару, гренадерского роста офицеру из личной охраны регента.

Однако звать графа Кароля фон Анташа не пришлось. Личный секретарь и так уже вышел из машины сопровождения и направился к адмиралу. Он всегда каким-то чутьем угадывал, когда именно адмирал молитвенно желает видеть его и когда так же молитвенно желает… не видеть.

Адмирал знал об этой его способности, как знал и о том, что воспитанный в венских аристократических кругах Анташ со снобистским снисхождением воспринимает и его самого, и его регентство, и «всю эту убогую, цыганствующую» Венгрию, которую в частной переписке и дневниковых записях так и называл «Цыганией». Тем не менее, изумляя истинных сторонников, считал Анташа одним из самых преданных своих людей, который и в самом деле ни разу не предал его, – что оставалось загадкой для всего регентского двора.