Операция «Цитадель»

– Господа, хочу заверить вас, – отлично поставленным голосом «трибуна» заговорил Жиленков, – что конгресс русских сил станет событием общеевропейского масштаба, последствия которого будут сказываться уже в послевоенном мире. По личному заданию Гиммлера я занимаюсь подготовкой текста манифеста этого конгресса, который будет обращен ко всем народам Советского Союза.

– Разве командарм уполномочивал вас связываться по этому вопросу с Гиммлером? – неожиданно послышался густой бас генерала Благовещенского.

– Это офицеры из штаба Гиммлера вышли на меня! – мстительно улыбнулся бывший партработник. – Что же касается вас, господин Благовещенский, то пора бы уже привыкнуть к тому, что ко мне, как к одному из зачинателей нового Русского освободительного движения, много раз обращались за советами и поддержкой из самый высоких сфер рейха. Ценят, знаете ли…

– И все же, скромнее бы вам, Жиленков, скромнее… – проворчал бывший начальник училища противовоздушной обороны Народного комиссариата Военно-Морского флота.

Однако никакого впечатления на Жиленкова этот выпад не произвел. Уже в который раз он давал понять всему русскому генералитету: не волнуйтесь, как только Власов дискредитирует себя, вы тотчас же получите в моем лице своего нового вождя. И, конечно же, более достойного.

– Мы будем исходить из того, что костяком новой России станет союз славянских народов, а потому и проведение конгресса планируем в Праге, одном из древних центров славянства[59]. В городе славянского единения.

Власов недовольно покряхтел, его задевало то, что даже о месте проведения конгресса, которое, как считал командарм, все еще не было определено, он узнает позже Жиленкова, да к тому же из его уст. Хотя и на сей раз прервать Жиленкова командарм не посмел, однако же и стоять рядом с ним тоже счел неудобным. Вернувшись за стол, он начал лихорадочно листать подаренную ему Штрик-Штрикфельдтом записную книжку, словно бы собирался тотчас же звонить Гиммлеру и выяснять правильность слов генерала Жиленкова.

– Конгресс должен создать Комитет освобождения народов России, – безмятежно продолжал тем временем бывший член Московского горкома партии, – которому будут подчиняться не только дивизии РОА, но и русские казачьи части генерал-лейтенанта Петра Краснова. Кстати, сегодня среди нас есть и представитель казачества полковник Кононов, который назначен командиром 102-го казачьего полка вермахта.

– Так точно, – поднялся со своего места моложавый на вид, но уже отмеченный ранней сединой казак, заметив, что Власов оторвался от своей записной книжки и лихорадочно отыскивает его взглядом.

– Это хорошо, что вы присутствуете здесь, – глухим, угнетенным голосом проговорил командарм, – но плохо, что меня не поставили об этом в известность.

– Мое упущение, – подхватился комдив Буняченко. – Обязан был предупредить вас.

О Кононове, тогда еще майоре Красной армии, Власов впервые услышал в конце августа или в начале сентября сорок первого. Участник финской войны, награжденный орденом Красной Звезды за бои в окружении, этот офицер повел большую часть своего полка в плен, вместе с командирами и комиссаром. Но самое удивительное, что, убедив офицеров полка и добрую тысячу своих солдат сдаться немцам, Кононов повел их в плен с развернутым знаменем. А пораженному этой картиной германскому генералу сразу же заявил, что «вместе со своими солдатами желает сражаться против ненавистного русскому народу сталинского режима».

Тогда, в сентябре сорок первого, Власову казалось, что, описанная в немецкой листовке сцена сдачи полка при развернутом знамени – обычная пропагандистская выдумка, и только здесь, в Германии, убедился, что на самом деле все это правда. Оставленный для арьергардного прикрытия отхода дивизии, полк Кононова действительно пошел сдаваться в плен, хотя боевая обстановка не вынуждала его к этому.

Власов понимал, что сам он тоже выглядит в глазах миллионов русских, особенно в глазах советского генералитета, предателем. Тем не менее простить «герою финской» Кононову[60] того, что, оставленный прикрывать отход дивизии, он откровенно предал ее и повел солдат в плен вместе со знаменем полка, – он не мог. Слишком уж это выглядело по-предательски.

Однако Жиленков мукам сомнений не предавался.

– Уже сейчас предполагается, – продолжил он свою речь, – что отдел управления казачьими войсками возглавит белогвардейский генерал Татаркин, прекрасно знающий особенности и белого, и монархического движений русских сил в Европе и США.

Чем дольше говорил Жиленков, тем очевиднее становилось его ораторское и идеологическое превосходство над Власовым. Это проявлялось настолько резко, что, как потом стало известно Власову, Трухин и еще кое-кто из генералов уже даже стали побаиваться, как бы выступление Жиленкова не стало началом раскола «власовского движения», после которого немцы могут отправить их назад, в лагеря для военнопленных, а то и расстрелять.