Операция «Цитадель»

– Лучше скажите, что будем делать, – уже совершенно миролюбиво произнесла Хейди.

– Как «что делать»? Спускаться. Туда, вниз, к корпусу санатория.

– Что-то не похоже, чтобы вы рвались туда, – первой поднялась Хейди.

– Куда?

– На встречу с вашей Форонофой.

– Стоп-стоп. Не нравится мне весь этот разговор. Она что, уже здесь?

– Вполне возможно. Я специально увела вас из санатория и морочу вам голову, ожидая, когда ее доставят.

– Позвольте, но ведь несколько минут назад вы говорили, что ее еще только разыскивают.

– Проверяла вашу реакцию. Весь этот разговор в горах – одна сплошная проверка на реакцию. Неужели вы до сих пор не поняли этого? На нервы и реакцию.

В ту же минуту из долины, которая подходила к строениям санатория, донеслись звуки автомобильного мотора.

– Судя по всему, это везут вашу «баб-пфьонку Форонофу», – молвила Хейди, проследив, как легковая машина скрылась по ту сторону здания, где обычно останавливался весь тот транспорт, которым прибывали отдыхающие. Вышел ли кто-либо из нее, этого Хейди и Власов видеть не могли.

– Вот теперь нам уже действительно пора возвращаться в санаторий, – сказал Хейди, решительно направляясь к тропе, ведущей к главному корпусу. – Встретитесь со своей Форонофой, побудете с ней, посоветуетесь, а потом уже будем окончательно решать.

– Странная вы баб-пфьонка, – мрачно и почти оскорбленно ухмыльнулся Власов. – Какого дьявола вы заварили всю эту бурду, да еще после помолвки? Ведь можно было выяснить все это до нее, в стремени, да на рыс-сях.

– Какой смысл выяснять? Ведь до последнего дня у меня не было уверенности, что вы всерьез намерены жениться на мне. Вот теперь, когда вы официально объявили об этом, можно и столь же официально проверить искренность ваших намерений.

– А если я предпочту остаться со своей «баб-пфьонкой Форонофой»? – спросил Андрей, тоже поднимаясь. – Что тогда вы скажете своим Биленбергам, происходящим от грюнвальдских рыцарей?

С минуту Хейди молча ступала по тропинке впереди него. Казалось, она занята только тем, чтобы повнимательнее смотреть себе под ноги, и вообще, передвигалась с такой роковой нерешительностью, словно пребывала на заминированном поле.

– Тогда я, очевидно, буду чувствовать себя столь же неловко, как вы сейчас. С той только разницей, что судьей вашей неловкости являюсь я одна, а судьей моей – окажется добрая половина командного состава войск СС, всех, кто знал и знает меня, моего мужа, весь наш род.

Власов уважительно и в то же время виновато помолчал. Это он, для германцев – человек без рода-племени, мог не волноваться за свою репутацию несостоявшегося жениха. У Хейди все выглядело намного сложнее.

– Ладно, не волнуйтесь, ничего этого не произойдет. Только прошу вас, не сводите вы меня сейчас с этой «баб-пфьонкой». И вообще, оставьте ее в покое. Не ставьте под удар наше с вами будущее.

– А почему вы решили, мой генерал генералов, что я так быстро и так безвольно отступлюсь от вас? – оглянулась Хейди настолько резко, что Власов чуть было не столкнулся с ней. – Почему вы решили, что я отступлюсь, даже если бы ваш выбор падал не на меня? Недооцениваете вы моей хватки, генерал Власов.

7

– Прекрасная конурка, не правда ли? – первое, о чем спросила секс-баронесса Юлиша, едва Фройнштаг вошла вслед за ней в небольшую пятиугольную комнатку, один из углов которой занимал камин, по размерам своим и пышности лепнины напоминавший карликовый римский храм, с жертвенным костром посреди главного зала.

– Вполне приемлемо, – сдержанно подтвердила унтерштурмфюрер, обращая внимания на то, что в комнате просматриваются еще двое дверей. И ей это не понравилось. Но только это.

Что же касается общего убранства зала, то в своей жизни она знала лишь скромную городскую квартиру в предместье, самым большим украшением которой оставался старый, источенный жучком сервант; да еще казарму. Поэтому любая роскошь в какой-то степени угнетала ее.

Фройнштаг была солдатом и гордилась этим, не стремясь ни к какому иному способу жизни, кроме бивуачного. Она никогда не страдала от неустроенности лагерно-казарменного быта, как страдали другие эсэсовки.

Обшитые темно-синей тканью стены комнаты показались Фройнштаг слишком мрачноватыми. Кожаные кресла и диван – слишком массивными, а огонь в камине слишком слабым. Лилия основательно продрогла, и ей хотелось не аристократического уюта гостиной, а собачьего тепла конуры – коль уж баронесса решилась назвать это прибежище прекрасной конуркой.

Зато вино оказалось изумительным. Красное вино, налитое в красные бокалы, освещаемые пламенем камина… Стоит ли ворчать по поводу погоды и войны, видя на столе перед собой две бутылки такого вина и целую гору жареного мяса?

Фройнштаг никогда не отрицала, что война – дело сугубо мужское. Но коль уж она решила прожить свою жизнь по-солдатски, то и мыслить, воспринимать мир приучала себя тоже по-мужски – этот грубый мужской мир, со всеми его непритязательными телесными усладами.

– Насколько мне известно, вам очень хотелось видеть меня, баронесса фон Шемберг.