Операция "Цицерон"

Это прозвище относилось, конечно, к eё работе. Трудолюбивая, скромная, преданная и лояльная, она представляла собой прекрасный тип секретаря. Когда Шнюрхен брала отпуск или болела, что случалось, правда, очень редко, я убеждался, что без нeё я ^сак без рук. Шнюрхен была не только отличным секретарем - она стала неотъемлемой частью всего нашего рабочего процесса.

Так вот, в это утро Шнюрхен, закрывая тяжелую дверь служебного сейфа, прищемила себе большой палец. Бедная девушка была в полуобморочном состоянии, когда я выбежал за доктором. Через день-два боль утихла, и Шнюрхен снова могла приступить к исполнению своих обязанностей, хотя eщё не могла печатать на машинке.

Шнюрхен теперь, вероятно, уже забыла обо веем случившемся и простит меня, если я назову eё ранение пустячным. Но тогда мне было вовсе не до шуток, хотя я и не предполагал, что именно это небольшое происшествие станет первым звеном в цепи неприятных для меня событий.

Вторым звеном оказалось приглашение для Шнюрхен помощницы, которая могла бы печатать на машинке. Так появилась некая Элизабет, впоследствии тесно связанная с операцией "Цицерон" в eё самый острый период.

Кстати, настоящее имя этой девушки было не Элизабет. Я не знаю, жива ли она теперь или нет и что с ней случилось после того страшного дня. Ради семьи этой девушки я не назову eё настоящего имени и фамилии.

Я, как и все люди, допускал в своей жизни ошибки. Когда впоследствии спокойно анализируешь минувшие события, часто убеждаешься, что в отрицательном исходе многих из них виноват был сам. В данном случае моя ошибка состояла в том, что я доверился человеку, который этого не заслуживал. Элизабет обманула меня и сделала это очень умно. Она все время вела с нами тонкую психологическую игру. Поэтому я слишком поздно понял, что она меня страстно ненавидела.

В начале сентября 1943 года, вскоре после инцидента со Шнюрхен, я вылетел в Берлин. От начала до конца этого путешествия меня преследовали неудачи. Над Черным морем наш самолет был обстрелян - за все время войны это был первый случай, и только чудом мы все уцелели.

Обстановка в Берлине складывалась весьма мрачно. Встреча, оказанная нам на аэродроме, была такой же холодной, как и стоявшая в Европе погода. Началась высадка англо-американских войск в Сицилии, и значительно осложнилось положение на Восточном фронте.

Всё это и определяло настроение на Вильгельм-штрассе. Чиновники из министерства иностранных дел заявляли мне и моим коллегам, не вышедшим из призывного возраста, что наша работа бесполезна, что на нас напрасно расходуется дефицитная иностранная валюта и что скоро всех нас отправят на фронт. Нас, как и другие немецкие зарубежные миссии, упрекали в том, что мы вовремя не узнали о намерении союзников высадиться в Северной Африке, а также о многих других событиях, приведших Италию к катастрофе. Поскольку мы не в состоянии добывать необходимую информацию, в один голос заявляли нам берлинские чиновники, в ближайшем будущем мы должны быть готовы сменить мягкие кресла посольств на менее комфортабельную обстановку Восточного фронта.

И лишь перед самым моим отъездом, вероятнее всего, для того чтобы ободрить меня и пробудить оптимизм у турок, мне рассказали о новых образцах секретного оружия и о других невиданных средствах, которые в ближайшем будущем должны были восстановить незавидное положение Рейха.

Возвращаясь из Берлина, я отлично понимал, что эти новости не смогут произвести нужного впечатления на турок, и был почти уверен, что мне не придется слишком долго оставаться в Турции. Я, конечно, не мог предвидеть, что через несколько недель мне суждено будет вновь возвратиться в Берлин, теперь уже с портфелем, набитым важнейшими документами.

Несколько недель спустя после моего возвращения в Анкару началась операция "Цицерон". Кроме того, произошло eщё одно событие, достойное упоминания. Речь идет о двух людях, которые, как мне вначале казалось, не имели никакого отношения к операции "Цицерон". Им, вернее, одному из них, косвенно пришлось сыграть решающую роль на заключительном этапе этой операции.

Я забыл их имена, так как с тех пор прошло много лет, но это не столь уж важно. Назову их Ганс и Фриц. Это были немецкие летчики в возрасте около 25 лет. Один из них имел довольно привлекательную внешность, а лицо второго было так невыразительно, что я уже почти не помню его. К тому времени, о котором я говорю, они пробыли в Турции всего несколько месяцев. Рассказывали, что недалеко от турецкого побережья они с трудом выпрыгнули с парашютом над Черным морем после неудачного боя с превосходящим числом русских истребителей. Попав на нейтральную территорию, они в соответствии с международным правом были интернированы, но не посажены за колючую проволоку. Турки обращались с ними так же, как и с военнослужащими других стран, что было весьма великодушно с их стороны. Всех их размещали в комфортабельных гостиницах Анкары, причем им разрешалось отлучаться на целый день под честное слово. Единственным ограничением было обязательное возвращение в гостиницу на ночь.