Операция «Цицерон», Я был Цицероном, Операция «Ультра»

В течение нескольких дней фон Папен не мог успокоиться и сердился на себя за неумышленную грубость по отношению к своим коллегам. Тот факт, что Германия находилась в состоянии войны с Россией и Соединенными Штатами, только усугублял его неприятное чувство. В конце концов «последний рыцарь германской империи», как назвал фон Папена Нуман Менеменджоглу, разрешил эту проблему с истинно дипломатическим тактом: он лично посетил шведское и швейцарское представительства, рассказал о происшествии посланникам и попросил их выразить при удобном случае сожаление американскому и русскому послам за те выражения, которые вырвались у него на охоте.

Но факт остается фактом – в середине второй мировой войны германский посол в Турции вместе с четырьмя подсадными утками из зоологического сада Анкары едва не был убит послами враждебных стран.

Вот эта история и послужила основой для сообщения о «предательских переговорах» во время охоты. Как ни комично все это выглядит, но подобные отчеты составлялись и, возможно, некоторыми кругами в Берлине принимались за чистую монету.

Небезынтересно отметить попутно, что должность первого секретаря германского посольства в Анкаре занимал Йенке, который также был непосредственно связан с операцией «Цицерон». Между прочим, его обворожительная, но честолюбивая жена приходилась Риббентропу сестрой. Их присутствие в Анкаре едва ли можно считать случайным.

Английским послом в Турции был сэр Нэтчбулл–Хьюгессен – личность весьма примечательная. Я видел его на многих официальных приемах, но мне ни разу не пришлось беседовать с ним лично. Вне всякого сомнения, он пользовался большим уважением турок и действительно был одним из наиболее способных и добросовестных послов своего времени. Случай предоставил мне возможность изучить большое количество документов английского посольства. На большей части из них с грифом «Совершенно секретно» были собственноручные пометки и комментарии сэра Хью Нэтчбулла–Хьюгессена, старательно написанные ровным и аккуратным почерком, по которому можно было судить о педантичности его характера. Я вспоминаю, как фон Папен, Йенке и я, просматривая эти секретные документы, восхищались высокими профессиональными качествами личных докладов сэра Хью. Они были написаны исключительно выразительным стилем и не содержали ничего лишнего.

Ранней осенью 1943 года произошел небольшой инцидент, который в ретроспективном плане можно считать исходным пунктом последующих событий. По крайней мере, на мой взгляд, он послужил началом операции «Цицерон».

По долгу службы я однажды присутствовал на чрезвычайно скучном обеде в японском посольстве. Когда обычные темы разговоров были исчерпаны, одна из дам стала гадать по руке. Она гадала и мне, и так как эта дама была женой поверенного в делах, а я всего–навсего атташе, мне не следовало показывать, что я принимаю её упражнения в хиромантии за шутку. Я должен был учтиво улыбаться. Всмотревшись в мою руку, она объявила, что меня ожидают большие волнения и неприятности. Про себя я подумал, что в той напряженной международной обстановке и при нашем трудном положении в частности не нужно было быть искусным ясновидцем, чтобы делать такого рода предсказания. Она предсказывала мне также долгие годы жизни, но даже это при тех обстоятельствах не казалось мне радужной перспективой. Уйдя с обеда, как только позволили правила приличия, я направился в сад посольства, где оставил свою машину. Садясь в нее, я, по всей вероятности, слишком сильно хлопнул дверцей, так как одно из стекол разбилось и осколки со звоном посыпались в машину. Предсказания «гадалки» начали как будто сбываться.

Я не суеверен, но ехал домой медленно и осторожно, чтобы не искушать судьбу. Когда перед сном я, как обычно, зашел в детскую проведать своего маленького сына, у него оказался жар. К счастью, ничего серьезного с ним не было, и неприятный осадок от совпадения этих двух событий к утру почти исчез.

Однако следующий день также не обошелся без волнений. И хотя не повезло всего–навсего моему секретарю, последствия этого случая оказались весьма зловещими и близко коснулись меня. Я не называю её настоящего имени, так как эта девушка, удачно выйдя замуж, в настоящее время счастливо живет где–то в Германии. Впрочем, и в посольстве все называли её не настоящим именем, а Шнюрхен из–за её любимой поговорки «Am Schnurchen gehen».[2]

Это прозвище относилось, конечно, к её работе. Трудолюбивая, скромная, преданная и лояльная, она представляла собой прекрасный тип секретаря. Когда Шнюрхен брала отпуск или болела, что случалось, правда, очень редко, я убеждался, что без неё я как без рук. Шнюрхен была не только отличным секретарем – она стала неотъемлемой частью всего нашего рабочего процесса.

Так вот, в это утро Шнюрхен, закрывая тяжелую дверь служебного сейфа, прищемила себе большой палец. Бедная девушка была в полуобморочном состоянии, когда я выбежал за доктором. Через день–два боль утихла, и Шнюрхен снова могла приступить к исполнению своих обязанностей, хотя ещё не могла печатать на машинке.