Операция в зоне «Вакуум»

Им всем по двадцать. К разбору винтовок в сорок первом не успели. А когда завыла, засуетилась, запричитала эвакуация, бросились в Рыбреку, к баржам. Барж не подали. Семитысячная толпа на пристани и финны — в тридцати верстах, Шокшу взяли… А их отцы ушли на фронт не без наследников: Сергей Бутылкин и Федор Реполачев повели с пристани по трое меньшеньких, Ефим Бальбин, у которого отец умер еще в 1938 году от аппендицита, выстроил по ранжиру семерых.

Парни работать на финнов отказывались. Пошел, старостой уже, к Бутылкину. Недалеко — деревня кругом стоит. Серега встретил на крыльце, шапчонку сдернул, к груди прижал, поклон сотворил — низенький; задом дверь толкнул и правой рукой перед собой, как балерина, — круть-круть: «Милости просим, господин староста, милости просим». На табуреточку подышал, обмахнул ее ладошкой, подставил…

Стерпел, изложил, зачем пришел.

— Ой, господин староста, ой, уж и не знаю, что сказать. Понимаю, что надо, надо укреплять новую власть, а вот некогда, совсем некогда. Мать мох в печку, а сама за хворостом. Мох-то и сгорел. Надо новый рвать на болоте. Нарвешь, посушишь, с опилочками потрешь, дудочек прошлогодних добавишь — в ступе толочь. Потолкешь — лепешки печь. Дела, без конца дела. Опять же избаловались — ухи, говорят. А в Кодиярви, знаете, — рыбешка с палец. Рыбешку-то льдом давит, озерко — мель, задыхается которая по локоть-то, Дмитрий Егорыч. Ерши. А вы говорите…

Недолго и думал — пустил против них указ о трудовой повинности, карточки выдал — по 300 граммов муки на иждивенца: детям, рассудил, — есть надо.

Фактически он, Тучин, был в роли колхозного бригадира. По утрам собирался люд у дома Дмитрия Гордеевича Бутылкина, дяди Сергея. В тридцатых годах раскулачили его нечаянно, а четверть дома отошла под колхозную контору. Здесь в ту зиму и рядил Тучин — кому на очистку ближних полей Соссарь, кому на Каллямпууст, как записано в Вечной книге, меж Тихоништой и Калиностровом, кому на дорожные работы и лесозаготовки.

Дел по зимнему времени — кот наплакал. А тут вдруг подвалил заказ — на Кодиярви лед пилить для холодильников, ни норм, ни расценок — выгодную эту шабашку он и предложил сильно отощавшим приятелям.

Бутылкин Реполачеву — вопросик:

— Как ваше мнение, Федор Михалыч, — лед — сырье стратегическое?

Федор Михайлович в знак высокого напряжения мысли упер в лоб рваную брезентовую рукавицу:

— Это как сказать, Сергей Василич. Смотря от кого заказ поступивши — от горпищеторга или от военторга.

— Молодцы, Федор Михалыч, молодцы, далеко пойдете… Так чей, извините, заказик-то, Дмитрий Егорыч?

— Не знаю. Кончай Ваньку гнуть.

— Они не знают, Федор Михалыч — как?

— Не подойдет.

— Это, Федор Михалыч, ваше последнее твердое слово?

— Ага, последнее и заключительное…

Любезный этот разговор шел по-вепсски. Стоял рядом Саастомойнен, мерзлый, злой, непонимающе озирался на смешки.

— Ну, вот что, дорогие, — построжал Тучин. — Хватит. Куда пошлю, туда и пойдете. Здесь вам не собес… Понятно? — добавил сорванно и повернулся к Аверьяну Гришкину.

— Круто берешь! — бросили ему в спину. — Круто! Придержал бы голову на поворотах, не снесло бы.

— Что происходит? — вмешался Саастомойнен. — М-мы?

— А! — махнул рукой Тучин, бледный. — Энтузиасты! Дай им, чертям, работу потяжелей, и баста. Лед пилить — это, мол, и бабы могут… Ну и хорошо, ну и ладно, пусть бревна ворочают…

Пошли бревна ворочать. Валили осину, таскали «нестратегические» метровые чурки — топливо для школы и комендатуры, по 2,1 плотных кубометров на брата. Норма…

Тучин в ту пору впервые постигал, как тяжел крест молчания. Маска старосты, которую он напялил на себя, как шапку-невидимку, с неутешительной мыслью о неуязвимости и свободе действий, лишь стерла для людей его истинное лицо. Маска была уже не маска, а сама его прирожденная суть. И он глухо, безъязыко страдал под ней, в безнадежном ожидании единственного на земле человека под именем «Егор», еще способного узнать его.

Тяжело, безотчетно тянуло к людям. Через два дня после стычки у конторы он пошел к ребятам в делянку. Километров за шесть, в конец болота Гладкое. Без цели, без повода. Покурить, что ли.

Увидел их на вытоптанной поляне, у костра. Бутылкин, Реполачев, Коля Гринин с отцом. На воткнутых в снег палках дымились рукавицы.

Прислонился к штабелю, снял валенок, снег вытряхнул. Донесся голос Сережки Бутылкина:

— Как же так, дядя Ваня, получается? У нас вчера три кубометра, а у вас с Николаем — шесть. А? Работали равно, вроде.

— Так ведь зима, милок, — серьезно отвечал старик. — Начфин кресты поставил, а штабель и занесло. Штабель занесло, а вы потоптиче вокруг-то. Потоптали — края у чурок спильнули. Начфин Тикканен в очках, снег блестит… Края спильнули — кругляки с крестиками в костер бросили. В костер бросили — и вот результат…

Разговор не для чужих ушей. Крякнул… Сергея с Федором как ветром сдуло.