Приглядевшись, Сергеев понял, что ошибся, щелкнул по гуттаперчевому носу приклеенного к ветровому стеклу Микки-Мауса и вздохнул. Актрисе явно нравился Зверев. Николай Зверев, зайдет ли к тебе дорогой гость? Если зайдет, то чем ты будешь его угощать? Ты все еще не пьешь или для гостя сделаешь исключение, выпьешь рюмочку? От радости или с горя? Каким сильным и уверенным ты был в клубе: «Ваши документы»… «Я найду время поставить в известность вашего начальника».
Сергеев зашел в автоматную будку, набрал номер. Квартира Зверева не отвечала. Нет дома или не снимает трубку? Сергеев задумчиво остановился посреди тротуара, взглянул на другую сторону проспекта, где неторопливо прогуливался оперативный работник. Неожиданно он заторопился: серая «Волга», сорвавшись с места, понеслась к Октябрьской площади. Сергеев понял, что иностранец «ушел». Через сорок минут Сергеев подозвал к себе Викторова.
— Он не зашел в подъезд дома, — опустив глаза, рассказывал лейтенант. — Он осмотрел здание, обошел вокруг, словно о чем-то раздумывал, свернул за угол, затем исчез. Растаял. — Викторов стоял, переминаясь с ноги на ногу. Иностранец на их глазах получил адрес, заранее подготовленного отхода в этом районе иметь не мог. Может, случайное совпадение?
— Установите точный маршрут, по которому он ушел, — сказал наконец Сергеев. — Нарисуйте для меня план, отметьте, где проходные подъезды, в общем, все подробно. Ясно?
— Ясно, товарищ майор.
— До свидания. — Сергеев направился к своей машине, спохватившись, вернулся к Викторову. — Когда он гулял во Внуково, ожидая справки, он не звонил по телефону?
— Звонил один раз, товарищ майор, — ответил лейтенант, — сказал всего несколько слов и повесил трубку.
— Спасибо. — Сергеев повеселел.
Можно предположить, что Дональд по телефону не хотел спрашивать у самого Зверева адрес, чтобы тот не думал, что его потеряли из виду. Ожидая справку адресного бюро, он позвонил Звереву, назначил встречу, затем ушел от наблюдения. Приезжал же он к дому Зверева, чтобы лично ознакомиться с местом его жительства.
Сергеев не заметил, как оказался на Манежной площади, и вскоре остановился у клуба. Возможно, все это, как выражается Василий Васильевич, бред больного воображения? И Зверев сейчас спокойно сидит здесь, пьет кофе и минеральную воду?
При входе Сергеева никто не остановил, он оставил на вешалке плащ, заглянул в кафе, в библиотеку, снова вышел в фойе. Здесь к нему опрометью бросился маленький брюнет и уже собирался схватить за рукав. Сергеев строго взглянул на него, нарочито медленно достал трубку, кисет с табаком.
— Иван Васильевич заходил?
Трубка в сочетании с уверенностью произвели должное впечатление, брюнет растекся слащавой улыбкой.
— Нет, сегодня еще не были.
— Как же это, — осуждающе произнес Сергеев, строго взглянул на собеседника.
Брюнет виновато повесил унылый нос.
— Ну, ладно, — смилостивился Сергеев и еле удержался от соблазна обойти согнутого человека и посмотреть — действительно тот виляет хвостом или просто почудилось? — Зверев Николай Иванович. Здесь?
— Нет, — быстро ответил брюнет, подозрительно повел носом, глаза его вновь настороженно заблестели, — Его нет и не было.
— Понятно, — обронил Сергеев, величественно кивнул, туго подпоясав плащ, он направился к дверям.
Зверева нет дома и нет в клубе, он может находиться в десятке других мест, одно из них — на встрече с иностранным туристом. Сергеев сидел в машине, сосал потухшую трубку и не хотел никуда ехать. Как было бы просто, отыскав Фрэнка Дональда, сказать ему: «Отстаньте от наших людей. Оставьте в покое и Соколовского, и Зверева, убирайтесь домой, передайте привет Дику Петерсу. Пусть он любит блондинок, курит трубку, пьет джин, пока позволяет возраст, играет в теннис».
Сергеев отлепил от ветрового стекла гуттаперчевого Микки-Мауса. Ты не понимаешь шуток, малыш. Хотя все время улыбаешься. Ну, а если отбросить шутки, то скажи мне, что делать с Николаем Зверевым? Если такой человек, как Зверев, на что-то решился, то его не просто склонить к признанию вины и раскаянию. С ним придется воевать, брать с доказательствами. На сегодняшний день они отсутствуют полностью.
Обладая отменным здоровьем, Сергеев тяжело переносил даже пустяковый грипп и редкие приступы тоски. Сейчас было муторно на душе, мелькнула мысль позвонить Василию Васильевичу, взять на сегодня отгул. Полковник не откажет, даже не спросит, что случилось. Он никогда не считает, сколько его люди работают, не выносит слова «переработка». Если совесть и дела разрешают, гуляй, пожалуйста.
Отвести бы машину к дому, выпить рюмку коньяку. Вечером сходить в театр, после спектакля провожать Татьяну Павлову. Ужинать с ней в ресторане, где оркестр выходной, сидеть напротив, смотреть на ее разноцветные волосы и в чуть косящие глаза. Сначала она удивится его молчаливости, постепенно начнет рассказывать сама. О театре, о кино. Нет ролей. Надоел покрытый бархатом и кружевами классический репертуар. Сыграть бы современницу. Но не одноплановую, вырезанную из картона.
Сергеев не стал звонить начальству, вернулся на службу.