Операция «Вирус»

Так в чем же дело, почему совершен поворот, к чему жертвоприношение? Здесь хочется привести цитату из статьи Марка Амусина «Стругацкие и принцип неопределенности», разъясняющую суть дела:

«На долю Стругацких выпала […] особая функция. Они, словно чуткий, остронаправленный контур, улавливали легчайшие общественно-культурные волны, сигналы, зарождавшиеся в духовном эфире, настраивались в резонанс, усиливали эти колебания, «возмущения» и преобразовывали их… […] Но одним лишь откликом на общественные ожидания Стругацкие не ограничивались. Они преображали смутное беспокойство, неудовлетворенность общества в некие полуфилософские концепты и формулы, достаточно простые, внятные и все же возвышавшиеся над уровнем обыденного сознания. В сущности, Стругацкие становились родовспомогателями советского общественно-культурного дискурса».

Вероятно, этим своим уникальным чутьем братья уловили тончайшие сдвиги в общественном настроении — в сторону разочарования в науке, которая так и не сделала людей счастливыми, не подарила небывалых чудес (хотя на самом деле — подарила). Ощутили то, что прозвучало у них (гораздо позже) уже вполне осмысленно: «НТП более не является источником чуда». Есть подозрение, что еще в период оттепели они предчувствовали приближение «эпохи застоя».

А кстати, что произошло с НФ в «период застоя»? Очень нехорошая штука произошла. Возникло и расплодилось явление, метко названное В. Ревичем «нуль-литературой». Огромный корпус текстов, где ни наука, ни даже фантастика не ночевали, при этом рядившихся именно под НФ. Редкие исключения не в счет. Из действительно прозвучавших НФ-текстов того времени вспоминается лишь «Лунная Радуга» Сергея Павлова. Возможно, этому способствовал более чем миллионный тираж «Роман-газеты», на страницах которой книга, до того выходившая в периферийном издательстве, была переиздана. Заметим лишь, что даже в ситуации, когда общественный дискурс был уже необозримо далеко смещен со споров между физиками и лириками в сторону тупого потребления, мещанства, «вещизма» и социальной апатии, талантливо написанный НФ-роман, будучи широко выведен даже на такую аудиторию, способен эту аудиторию всколыхнуть.

В восьмидесятые же выросло поколение социальных фантастов, «четвертая волна». Оставим за скобками возникшую в это время дихотомию «фантастика или большая литература». Какое еще поколение должно было вырасти в эпоху социальных перемен и катаклизмов? Тут уж вовсе не до какой-то там научной фантастики.

Но вернемся к Стругацким. Они — после жертвоприношения — уже никогда не обратятся к НФ. Все последующие тексты, даже если и обладающие формальными признаками НФ, несли в себе все больше социальной и, если можно так выразиться, притчевой составляющей. Как притчу возможно прочесть и помянутый «За миллиард лет…», и «Пикник на обочине». «Град обреченный» — уже сугубая притча. И так, отзываясь на проявляющиеся в обществе настроения и тенденции, авторы доходят и до сугубой мистики в «Хромой судьбе» и, особенно, в последней крупной вещи — «Отягощенные злом». Какую популярность обрела мистика в девяностые — мы помним. Братья и тут ощутили и предвосхитили.

И лишь в девяностые (а не раньше) Борис Натанович Стругацкий фактически отказал научной фантастике в литературном будущем: «Тюрин никак не поймет, или не хочет понимать, или ему не нравится понимать, что время научной фантастики кончилось… Ему все кажется, что в научно-фантастических идеях содержится нечто существенное и важное. Нет там ничего». На самом деле мэтр всего лишь констатировал сложившееся к тому моменту состояние дел в русскоязычной фантастике.

Мы не можем согласиться с такой постановкой вопроса.

Потому что настал новый момент.

Россия отчаянно нуждается в научно-технической модернизации, в прорывных технологиях, позволяющих сократить, а затем и уничтожить технологический разрыв с Западом. Развитие — или нас сомнут! Позвольте, но ведь ровно те же самые задачи ставились и решались в 30–50-е годы века прошлого…