Операция «Wolfsschanze»

– Отто Карлович, анализ крови завершен. Третья. Резус положительный…

– Отлично. Не придется расходовать дефицитный иммуноглобулин. Ставьте капельницу с подготовительным раствором. Сперва надо хорошенько промыть систему…

– «Тройку» или «пятерку»?

– «Тройку». Организм изношен почти наполовину. Может не выдержать. Умрет раньше срока. Возись потом с ним, воскрешай…

В голосе врача явно звучал смех. Хотя Игорь Степанович не смог понять, что смешного в смерти или воскрешении? А еще ему показалась какой-то непривычной манера разговаривать. Слова понятные, фразы – тоже, но не то, не родное…

– Отто Карлович, пациент приходит в себя.

– Вот и хорошо. Значит, можно приступать. Это фенриров можно из бесчувственных тушек делать, а сигурд должен быть в сознании даже во время перехода в небытие и обратно.

Белая пелена то ли расступилась, то ли, наоборот, уплотнилась, и в поле зрения возникло лицо. Наверняка оно обладало какими-то характерными чертами, но сейчас для Семеняка оно состояло из абстрактного набора частей. Глаза. Нос. Рот. Лоб…

Лоб морщился. Нос шмыгал. Глаза щурились. Губы шевелились, издавая звуки. Звуки складывались в слова…

– Гутен таг, май либен… – так сказало лицо.

– Добрый день, мой дорогой… – так услышал Семеняк.

Игорь Степанович с удовольствием потряс бы головой или потер лоб, но и руки и голова были надежно зафиксированы, и удивление пришлось облачить в устную форму:

– Вы на каком языке говорите?

– Дейч… – губы расползлись в улыбке. – Но вы меня понимаете так, словно я говорю по-русски? Да?

– Да…

– Хорошо. Видите, фрау Изольда, что значит зрелый и хорошо развитый мозг? Всего несколько инъекций, а какой результат! Говорил же я этим болванам из СС, что мне нужны не мышцы, а интеллект. А они заладили: трудности с отбором. Командиры в плен почти не сдаются. А у тех, кто в конечном результате попадает к нам, изношенность сосудисто-нервной системы, как правило, только для чертовой бабушки годится. Один из десятка выживает. В лучшем случае… Но сегодня нам повезло. Этот идиот Курт сделал нам настоящий подарок. Слышали? Сидит у группенфюрера в кабинете и рассказывает сказку о том, как он героически вырвался из «Объекта лямбда». А еще мнит себя ученым… Да я бы дюжину таких болванов променял на возможность заполучить еще хоть один такой образец. Самый удачный баланс зрелости и физической кондиции, какие мне только встречались. Вот увидите, фрау Изольда, мы с вами сотворим нечто куда более мощное, чем сигурд. Это будет тот, кто сможет руководить уже не рядовыми, а командирами звеньев. Мы сделаем – Зигфрида!

В процессе произнесения этого почти непонятного по смыслу монолога лицо понемногу прорисовывалось. Оживало… И нравилось Игорю Степановичу все меньше. Бывает такая неприязнь с первого взгляда. Глянул – что-то не то. А как пригляделся, так и вовсе – мама дорогая.

Неизвестно, как долго и что именно он еще продолжал бы вещать, но в этот момент трижды ударил гонг.

– Что, уже обед? – удивилось лицо.

– Да, Отто Карлович. Вот, взгляните на хронометр. Ровно тринадцать.

– А я и не заметил…

– Потому что вы настоящий ученый, – подольстился женский голос. – Только по-настоящему увлеченный своим делом человек может забыть о пище.

– Забыть можно, – согласилось лицо… исчезая из вида. – А нарушать распорядок нельзя. Орднунг юбер аллес. На этом держится мир, страна и наука. Без порядка мы все давно погрязли бы в так любимом большевиками хаосе.

Шаги. Совсем тихонько скрипнула дверь… Тишина. Только кровь пульсирует в висках. Тук-тук-тук… Словно метроном, бесстрастно отмеряя отпущенные мгновения жизни. И от этой тишины, равнодушной и безымянной, впервые в жизни Игорь Степанович ощутил настоящий страх. Захотелось завыть, но это было бы все равно, что просить пощады, и собрав волю в кулак, младший лейтенант, комендант города Залесье, а в душе все тот же бессменный ординарец Корнеева, запел одну из любимых песен своего Коли:

Бьется в тесной печурке огонь,
На поленьях смола, как слеза.
И поет мне в землянке гармонь
Про улыбку твою и глаза.
Про тебя мне шептали кусты
В белоснежных полях под Москвой.
Я хочу, чтобы слышала ты,
Как тоскует мой голос живой…[31]

Громко петь не получалось, не слушались легкие, не хотели набирать полную грудь воздуха, но даже просто слетавшие с губ строчки уже заглушали барабанную дробь пульса.

– Игорь Степанович… Игорь Степанович… Очнитесь… Вы меня слышите?

Этот голос Семеняк узнал сразу. Бася. Поэтому и промолчал. Не хватало еще начать разговаривать с галлюцинациями. Но петь перестал. Мелькнуло что-то на грани восприятия. Словно просвет впереди почудился после нескольких суток безнадежного блуждания по лесу.

– Игорь Степанович… Очнитесь… Надо уходить… Вы сможете подняться? Пожалуйста! У нас всего несколько минут! Скоро швабы вернутся.