Операция "Ы"

— Вот! — глядя на покупателя, но не на картинку он ткнул пальцем в самую середину картины.

Верзила присмотрелся и увидал, что ему подсовывают картинку не с одной голо-розовой русалкой, а с целыми двумя, возлежавшими на берегу того же моря, у того же дуба с желтенькими желудями в кроне. И палец продавца попадал аккурат в то самое место у одной из русалок, где у нее начиналось рыбье прикрытие...

У Федора глаза выкатились из орбит.

Почуяв неладное, Трус посмотрел, что же он подсовы­вает мужику с тяжеловесной нравственностью, и засуе­тился пуще прежнего:

— Ой! Не то, не то... Одну минуточку... Вот, по­жалуйста!

И взору Федора предстала совсем иная картина: на берегу того же синего моря, под тем же раскидистым дубом с желтенькими желудями (наполовину, правда, осыпавши­мися) в кроне, но за столиком, уставленным фруктами и вином в бутылке, сидела в любовной задумчивости и гля­дела на Федора дама в белом, длинном, до пят, одеянии, вблизи напоминающем платье.

Вот эта картина Федору пришлась по душе! Он недолго думал и решился:

— Заверните!

Радостно-услужливый Трус стал сворачивать картинку в аккуратную трубочку и, завернув дополнительно в га­зетку, протянул покупателю Федору взамен на опреде­ленную сумму бумажек с профилем Вождя мирового пролетариата...

* * *

Неподалеку от того места, где занимался художествен­ным бизнесом компаньон Трус, которого не баловал рядо­вой рыночный покупатель, бойко шла торговля сахарными «петушками».

«Петушки» — нечто такое, напоминающее штампован­ную курочку на палочке, сработанное из сахарного сиропа, окрашенного пищевыми красителями. Они были уложены в дерматиновый чемоданчик штабелями, рассортированы по цвету и стоили всего пять копеек.

Тут же была представлена от руки написанная стихо­творная реклама продукта, адресованная детворе — самой лучшей, с точки зрения торговли, части покупателей:

Будешь папу-маму слушать —

Будешь ты конфеты кушать!

Детвора стояла длинной очередью к дяденьке с покрас­невшим от мороза носом.

Каждое дитя, дождавшись своей очереди, опускало в щель кошечки-копилки (факт применения новой, прогрес­сивной формы торговли) свой заветный пятачок и получа­ло из рук хмурого, с дурным глазом, дяденьки красного или зеленого сахарного «петушка» — самодельную конфетку-карамельку, радость детской души в небогатые шести­десятые.

Балбес — таково было прозвище неулыбчивого продав­ца в спортивной лыжной шапочке. Эта шапочка, наверное, была единственной деталыо, связывавшей его со спортом. В остальном он был так же далек от него, как от Гималаев, о которых он никогда ничего не слышал.

Его пристрастия, его интересы лежали совсем в иной плоскости. О них интересующиеся его биографией могли догадаться по яркому характерному признаку — постоянно красному, иногда отливающему синевой, носу.

Балбес был с детства хулиганом и гопником.

По свойственному же рассказу, прозвище Балбес ему дал один дурак. Но неоднажды гопнику удавалось подтвер­дить, насколько мудрым оказался тот случайный дурак.

Да и это не вся правда.

Прозвали Балбеса так его же соседи, когда юный хули­ган вступил в пору полового созревания.

Время, когда рос Балбес, было смутное — время ожида­ния перемен...

Как и многие его сверстники, Балбес не желал идти по дороге, которой шли нормальные, добропорядочные люди. Он не желал работать и получать честно заработанные деньги. Он вообще не хотел работать. С какой стати?

Он хотел жить весело, рисково, отпето — поигрывать ножичком, портить девок, плясать да пить горькие напитки.

Всем этим он насладился с избытком.

Успев, однако, и немного оплатить долги за такую жизнь.

Места не столь отдаленные, успели познакомиться с Балбесом, а он — с ними. На короткий срок, правда...

Нынче же он в компании с Трусом и еще одним мужи­ком составляли в славном городе Энске артель.

В артель на Руси объединялись издавна. И тогда, когда у каждого по отдельности не было или не хватало денег, чтобы провернуть какое-нибудь серьезное дело, в резуль­тате удачи которого и капиталец бы появился и вместе замахнуться можно было бы подальше!

В артель собирались и тогда, когда один умел лишь тачать сапоги, например, а другой — всего лишь выгодно их продавать.

Глядишь — вместе и побогаче становились.

И сами при сапогах!

Но это все присказка из далекого прошлого, которое кануло в Лету стараньями народных масс, взволнованных пламенными речами революционных вождей о светлом и сладком, как мед, будущем.

Артель в послевоенные годы, а потом и в шестидесятые превратилась в «отрыжку прошлого», его «атавизм».

А атавизм потому-то так и называется, что имеет при­вычку нет-нет, да и встретиться на широкой дороге в свет­лое будущее, да загадать извечную загадку: что в ней, в артели, такого хорошего, что никак не отомрет, никак не сгинет?

Так вот, как уже упоминалось, был еще и третий уча­стник артели, и не самый последний в ней человек.

Его прозывали Бывалым. На самом деле у него, конечно же, были и имя, и фамилия. Но, глядя на него, на его уда­лую стать хотелось называть его именно так, как звали его соартелыцики — Бывалым.