Операцию «Шторм» начать раньше…

Леонид Ильич присел, и Галя, стрельнув глазками в сторону дома, быстро зашептала:

— А Леня и Андрей опять говорили, что им надоели твои котлеты с макаронами. Вот.

— Так и сказали?

— Ага.

— А ну-ка пойдем к ним, разберемся.

Андрей и Леня — это уже внуки от Юрия. Значит, и он с семьей здесь. Как-то невестка вспомнила детское упрямство своих сыновей: те заявили, что не поедут на дачу, потому что там на ужин опять подадут любимую дедушкину еду — котлеты с толстыми макаронами — и заставят съесть до конца. Он тогда улыбнулся, мол, а что бы вы говорили, ребятки, если бы еще и обедали здесь: на первое, как правило, здесь подавались борщ, щи или кулеш. Не тот возраст, чтобы менять свои привычки. Даже в еде.

Разговоров на эту тему больше не возникало, пока не появилась и не подросла Галинка. Зная ее привязанность к прадеду, ребята специально, дразня ее, вздыхали про макароны. Галя из солидарности — человек ведь уже! — уходила в сторону и ждала деда, чтобы сообщить о коварства ребят.

— Ну-ка, где они? Мы сейчас спросим, чего ж это она такого заморского хотят.

Из беседки выглянула жена, Витя. Звал так Викторию со студенческих лет, еще когда познакомился на танцах с дочерьми старого железнодорожника Петра Денисова и среди Александры, Лидии и Виктории выделил старшую — Вику, Витю. Не самую красивую, как удивлялись друзья, но жизнь тем не менее прожили. В конце двадцатых у них родилась Галина, потом Юрий, судьба бросала их по всей стране, но ни разу не расстались они с женой больше чем на месяц. Война, правда, не в счет.

Тяжело опираясь о столик, Витя встала. Ноги беспокоили ее все чаще, только после Карловых Вар она чувствовала себя немного полегче, спасибо Гусаку, приглашает каждый год.

— Устал? — спросила она.

— Как всегда.

В доме не было принято говорить о работе, а тем более расспрашивать о ней. Лишь иногда он делился с Витей планами или настроениями в Политбюро. А так — смотрите телевизор да читайте газеты, там все скажут и напишут. Вернее, то, что можно. Государство ведь тоже есть тайна. Вот что про Амина напишешь? Что скажешь? За ним ведь тоже страна, и, кстати, первая, кто признал после революции новую власть в России. Эмманула-хан с Лениным, можно сказать, друзья были, они с Тараки нашли общий язык, а до этого и Дауд был, и шах — всегда Афганистан слыл надежным другом. А что будет теперь, при новом руководстве? Просьбу о помиловании Тараки они отвергли, да не просто отвергли, а обманывали, вздумали играть в кошки-мышки. И можно ли после этого верить Амину? Громыко, правда, послал по своей линии телеграмму, чтобы посол и советники не рушили сложившихся связей, не шли на конфронтацию с новым правительством. Единственное, о чем просили, — делать все, чтобы удержать Амина от репрессий. За те двадцать дней, что он у власти, по линии КГБ приходят страшные вообще-то сведения: Амин не просто расстреливает сторонников Тараки, а заодно и оставшихся в живых парчамистов, он приказывает сбрасывать трупы в ямы с хлорной известью, чтобы от человека вообще ничего не осталось. А то, что политзаключенных загружают в самолет, а над горами раскрывают рампу и высыпают людей, как горох, вниз? И все под видом очищения партии. Знаем мы эти чистки...

— Ужинать будем сразу? Юра с детишками приехал.

Словно подтверждая это, в дверях дома появилась невестка, как всегда, улыбающаяся и, как всегда, с книгой в руках. Насколько не сложилась личная жизнь у Галины, настолько можно было радоваться за Юрия. Люся оказалась на диво чуткой к обстановке в доме женщиной. За двадцать пять лет ни разу не огорчила. Единственный раз он сделал даже не замечание, а намек — где-то на третий или четвертый день ее замужества. Не дождавшись, как теперь будет называть его Люся, как бы ненароком сказал за ужином Вите:

— Вроде бы раньше невестки родителей мужа называли папой и мамой. А сейчас, я смотрю, никак не зовут...