Оперные тайны

Дон Жуан – тоже фигура и трагическая и комическая одновременно. С одной стороны – он весь напоказ. Броский, яркий, эффектный, сверкающий до нестерпимого блеска – как в серенаде и особенно в знаменитой «арии с шампанским». А в финальной сцене – уже трагедия: этот храбрец, не раз прокладывавший себе путь шпагой, не на шутку испугался. Но ни в коем случае он не покажет этого.

Он рыцарь, абсолютно независимый и неустрашимый воин, готовый вступить в схватку с кем угодно, хоть с Командором, хоть с простаком Мазетто… Как там написано на пьедестале памятника Дон Жуану в Севилье? «Вызываю всех забияк и всех игроков: пусть каждый, кто чванится собой, проверит, сможет ли он сравниться со мной в игре, в поединке и в любовных делах». Они сильнее меня, говорите? А я их всё равно побью – ловкостью, хитростью, изворотливостью, Поймаю на том, чего от меня не ожидают, и нанесу свой удар.

Но в этот раз – кому? Пришедшему на порог неизбежному и неодолимому Возмездию? Куда тебе, дурачку, со своей тонюсенькой шпагой против глыбы Рока, против Фатума? Шутить изволите-с? Тут трагикомедия разыгрывается во всей полноте.

Любовь Казарновская в роли донны Эльвиры

Таких контрастов, как в «Дон Жуане», нет ни в одной опере Моцарта. И именно поэтому Пётр Ильич Чайковский говорил, что «Дон Жуан», вероятно, самая гениальная по драматургии опера. И его мнение вполне разделяли такие разные художники, как Джоаккино Россини, Шарль Гуно и Рихард Вагнер.

Сословный театр, Прага

Чайковский же указывал, что в этой опере всё время как будто ключ в замке поворачивается. Вот ты думаешь, что уже отпер некий замок, открыл… а ключ – раз! – и провернулся дальше. И так опять и опять. В «Дон Жуане» бесконечное количество дверей, которые тебе приходится открывать самому, и за дверями этими может ждать вовсе не то, чего ты ожидаешь.

Вот сцена: на пирушку к Дон Жуану является статуя Командора. Тут тоже сочетание чувства надвигающейся трагедии… с развесёленьким мотивчиком «Non piu andrai…» из моцартовской же «Свадьбы Фигаро», которая в ту пору была в репертуаре чуть ли не всех шарманок Европы. Зачем цитировать другого композитора, если можно не без иронии процитировать самого себя?

Дон Жуан умирает… кажется, вот всё, крах, гибель, мир обваливается в преисподнюю. Но нет – идёт финальный секстет. На первом представлении «Дон Жуана» в Вене в мае 1788 года Моцарт этот секстет убрал, решив, что это слишком уж легкомысленно… А на абсолютной премьере в Праге в октябре 1787 года он исполнялся с громадным успехом, хотя сам факт этого исполнения, между прочим, некоторыми историками музыки до сих пор ставится под сомнение.

В Вене же финального ансамбля не было – и успеха не было. Для тогдашней пуританской Европы очень важна была провозглашаемая в финале мораль, наказание развратника и насильника – все-таки опера в оригинале называлась Don Giovanni ossia II dissoluto punito («Дон Жуан, или Наказанный развратник»)!

Кажется, что сцена заканчивается трагедией. Но как бы не так – бум! Действие взлетает в абсолютный комедийный жанр, в буффонаду. То есть там постоянно меняющийся сюжет, который простраивается всякий раз с меняющимся алгоритмом: зритель ждёт одного, а его – бабах! – огорошивают прямо противоположной эмоцией. В этом весь «Дон Жуан»!

Донны мои

Я уже рассказывала, что в «Свадьбе Фигаро» в разное время мне посчастливилось исполнять три разнохарактерные роли. А в величайшей из опер Моцарта «Дон Жуане» – две: Донну Анну и Донну Эльвиру. Ими я во многом обязана двум выдающимся музыкантам – скрипачу Виктору Третьякову и Саулюсу Сондецкису, который до того как сделаться дирижёром, успел поиграть, кажется, на всех струнных инструментах!

Я спела с ними немало концертов – ив Москве, и в Петербурге. Они учили меня штриху, учили тому, что такое моцартовское касание к звуку, то есть инструментальному, тонкому музицированию, яркой и точной артикуляции интервалики и текста. И научили так, что, когда пришла пора выходить на сцену в спектаклях, я была к этому полностью готова.

Роль донны Анны очень трудна, и я впевала её внимательно и бережно, летала к Сондецкису в Вильнюс на спевки. Он занимался со мной чрезвычайно серьёзно: «Нет-нет, Люба, здесь, пожалуйста, вот эту фразу спой так. А здесь мне, пожалуйста, протяни, этим лёгким звучанием – но с такой болью…»

Впервые я и исполнила её в концертном варианте с Сондецкисом в 1986 году. Через год мы начали запись, а потом была очень памятная для меня постановка Юрия Александрова в Мариинском театре – та самая, во время которой у него бывали разногласия и недопонимания с Гергиевым.