ОПГ «Деревня» 4 (СИ)

Затем и для потомков, и для уральских казаков — была встреча со столицей и Гатчиной. Санкт-Петербург впечатлил даже потомков, что уж говорить про пацанов, которые хоть только что и проехали по доброй части империи, но такие величественные и монументальные сооружения видели впервые. А что до Гатчины, при виде её потомкам одновременно пришла на ум поговорка из их времени: «Москва — не Россия». Так и здесь, владения Павла Петровича и до коронации были миниатюрным государством в государстве, со школой, больницей и четырьмя церквями для различных вероисповеданий, несколькими заводами и фабриками. А после восшествия императора на престол и знакомства с потомками — Гатчина грозила стать наукоградом с концентрированными в окрестностях опытными производствами, использующими самые новейшие технологии…

Через неделю после прибытия императорского двора в Гатчину — отряд телохранителей обвыкся с суетливым и суматошным существованием при самодержце. Да и какое им дело до косых и любопытных взглядов вельмож, их дело — безопасность Павла Петровича. Никиту по приезду выпороли, тут император поступился принципами и переступил через свой же указ о отмене телесных наказаний. Не смог, понимаешь, соединить два компьютера в простейшую локальную сеть, то ли переволновался, то ли затупил. Что с депутата взять, когда дело касается практической деятельности, а не откатов, распилов и обещаний избирателям. Зато скорость, с которой Никита после порки (довольно символической, как с точки зрения императора, так и исполнявшего наказания конюха) — подключил гаджеты в локальную сетку — заставила Павла Петровича задуматься, а не слишком ли поспешны и несвоевременны иные его указы.

А Фанис (и не он один), несмотря на немного ироничное отношение к молодым телохранителям со стороны прожженных придворных, повидавших многое — стал мужчиной. В захламленной подсобке, заставленной старой мебелью. Поглядывая на очаровательную головку молоденькой фрейлины, обрамленную черными кудряшками, он печально размышлял: «Увы, это не Маня, далеко нет… Но какая прикольная!» А девица, совратившая неопытного юнца, облизывая губы и округлив глаза, спросила:

— А ты правда видел тех, потомков наших, из будущего⁈

— Да как тебя! — Ничуть не покривил душой Фанис.

А за пределами Гатчины царила своя атмосфера, напоминавшая духоту перед грозой. По всей империи разносился заунывный вой нескольких десятков тысяч бездельников, привыкших пользоваться всеми гвардейскими привилегиями и внезапно их лишенными. Огрызались чиновники, ещё не осознавшие того, что государственная казна и их карман — не одно и тоже. Роптали помещики и землевладельцы, привыкшие держать своих крепостных за скот. Но как-то без огонька и задора всё это происходило, опасно становилось выражать свое негодование — простой народ тоже просыпался. Мог за лай в сторону батюшки императора и красного петуха подпустить. А то и сельхозинструмент использовать в качестве мер вразумления.

Пресловутая свобода слова, одобренная с самого верха — срабатывала как клапан для сброса давления, не позволяя настроениям большинства недовольных радикализироваться и перейти от говорильне к заговорам. И обещание императором конституции к рождеству — тешило души многих мечтательных либералов несбыточными надеждами. На что и был расчет, частично оправдавшийся. А вот покушение со стороны самодержавия на сословные ограничения, а особенно на право дворян распоряжаться холопами как скотом — это было посягательство на святое в глазах знати и озлобило дворянство.

Тайная экспедиция, увеличившая свой штат за счет толковых солдат — старалась держать эти настроения под контролем, в особо запущенных случаях действуя решительно. И тут как нельзя кстати их интересы совпали с чаяниями крестьян. После череды погромов и восстаний землепашцев, окончившихся плачевно для помещиков — те притихли. А войска, введенные для «подавления беспорядков» — крестьян в кандалы не заковывали, и только в случае уж совсем вопиющих зверств — проводились судебные разбирательства, без массовых репрессий. Виновных точечно приговаривали к ссылке и чаще всего — крестьян раскрепощали, по выявившимся фактам пренебрежения землевладельцами царских указов, начиная с трехдневной барщины и кончая отменой телесных наказаний.