Опьяневшая партия отслуживших срок

– Доброго утра, Пег, – начал я, когда он переводил дыхание после проклятия генерал-адъютанту. – Я надел мой лучший сюртук, чтобы повидаться с тобой, Пег Барней.

– Так скинь его, – сказал Пег Барней, снова толкая колышек ногой. – Скинь его и пляши, ты, развислый штатский!

И он снова принялся проклинать Барабанную Палку, майора и генерала-судью.

– Ты не узнаешь меня, Пег? – спокойно спросил я, хотя во мне кровь так и кипела из-за того, что меня назвали штатским.

– И это приличный женатый человек! – простонала Дина Шад.

– Не узнаю, – сказал Пег, – но, пьяный или трезвый, я, окончив петь, спущу лопатой кожу с твоей спины.

– Так-то ты говоришь со мной, Пег Барней? – спросил я. – Ясно, как грязь, что ты меня забыл. Я помогу твоей автобиографии. – И я разбросал вещи Пега, откинул также его сапог и отправился в лагерь. Ужасная это была картина.

– Где старший офицер? – спросил я Скреба Грина, самого низкого червяка в мире.

– У нас нет офицера, старый повар, – ответил Скреб, – мы – республика.

– Ах, вот как! – говорю я. – В таком случае я – О'Коннель, диктатор, и ты должен научиться вежливо разговаривать со мной.

Говоря это, я опрокинул Скреба и пошел к офицерской палатке. Офицер был новый, совсем еще мальчик, я никогда не видел его прежде. Он сидел, делая вид, что не слышит всей кутерьмы.

Я салютовал ему, но, ей-ей, намеревался подать ему руку. Сабля, висевшая на среднем шесте, изменила мои намерения.

– Не могу ли я помочь вам, сэр? – говорю. – Ваша задача трудна, и к закату вам понадобится помощь.

Этот мальчик был не трус и настоящий джентльмен.

– Садитесь.

Я рассказал ему о моей службе.

– Я слыхал о вас, – проговорил он. – Вы брали город Ленгтенгпен.

– Поистине, – думаю, – честь мне и слава (тогда командовал поручик Брезнов). – Если я могу принести вам пользу, располагайте мной, сэр, – говорю. – Вас не должны были посылать с партией отслуживших срок. Прошу прощения, сэр, – говорю, – только один поручик Петерсен может справляться с ними.

– Я никогда не командовал раньше таким отрядом, – говорит он, перебирая перья на столе, – и в регламенте вижу…

– Закрывайте глаза на устав, сэр, – говорю, – пока солдаты не будут на синих волнах. Вам следует запереть их на ночь, не то они разделаются с моими кули и разграбят половину области. Можете вы доверять вашим унтерам, сэр?

– Да, – говорит он.

– Хорошо, – отвечаю, – еще не успеет стемнеть, как начнутся беспокойства. Куда вы идете, сэр?

– К следующей станции, – говорит он.

– И того лучше, – замечаю я. – Будут жестокие неприятности.

– Я не могу быть слишком строг с этими солдатами, – говорит он, – главное, доставить их на палубу судна.

– Вижу, сэр, что вы затвердили половину урока, – говорю. – Но, если вы будете держаться устава, вы не доведете их до парохода, а если даже и доведете, на них не останется ни клочка одежды.

Это был славный офицерик, и, желая разогреть его, я рассказал ему, что однажды видел в Египте в отряде отслуживших срок.

– А что именно видели вы там, Мельваней? – спросил я.

– Пятьдесят семь отслуживших срок солдат, которые сидели на берегу канала и насмехались над бедным, совсем зеленым, офицериком; они загнали его в воду и заставили таскать с лодок разные разности… – Мой офицерик выслушал рассказ о негодных людях и вскипел от негодования.

– Тише и спокойнее, сэр, – говорю я. – Со дня выступления из лагеря вы ни разу не держали их в руках. Дождитесь темноты; к тому времени все будет подготовлено. Сейчас я, с вашего позволения, сэр, осмотрю лагерь и потолкую с моими бывшими товарищами. Ведь в данную минуту нет никакой возможности остановить их буйство.

Сказав это, я отправился в лагерь и стал подходить к каждому настолько трезвому человеку, чтобы он мог вспомнить меня. В старые дни я был кое-кем, и теперь при виде меня ребята радовались. Все радовались, кроме Пега Барнея; немудрено: его глаза были как томаты, пять дней пролежавшие на базаре, и такой же нос. Солдаты столпились около меня, пожимали мне руку, а я рассказывал им, что состою на частной службе, получаю проценты с собственного капитала, и что моя гостиная может поспорить с королевской. Таким-то враньем, такими рассказами и всякой ерундой я успокоил их, все время расхаживая по лагерю. Скверная это была штука, хотя я изображал собой ангела мира и тишины.

Я потолковал с моими унтерами – они были трезвы, – и мы с ними загнали партию в палатки. Как раз вовремя! Вот приходит офицерик, делает обход, такой вежливый, приличный.

– Плохие квартиры, ребята, – говорит он. – Только вы не можете ждать, чтобы здесь было так же удобно, как в бараках. Приходится мириться. Сегодня я закрыл глаза на часть ваших скверных фокусов, но больше не должно быть ничего подобного.

– Да и не будет. Зайдите да выпейте со мной, сынок, – говорит ему Пег Барней, а сам пошатывается. Мой офицерик сдержался.

– Вы – надутая свинья, – говорит ему Пег; остальные в палатке начинают смеяться.

Я говорил вам, что у моего офицера был характер. Он хватил Пега близко к глазу, и Пег, вертясь, отлетел в глубину палатки.

– Пригвоздите его, сэр, – сказал я шепотом.