Опимия

— Нет... Погребённой заживо, нет... Прикажите меня убить... пусть я умру, я этого заслуживаю... но погребённой заживо... Нет, никогда.

Глаза несчастной весталки расширились от ужаса; её остекленевшие зрачки, разъярённые как у зверя, потерянно вращались в орбитах.

Верховный понтифик, опечалившись лицом, добавил дрожащим от волнения голосом:

— Тебя, Луций Кантилий, юноша благородного рождения и великодушный, спасший накануне город от серьёзной опасности, неумолимый закон Нумы Помпилия приговаривает к лишению жизни ударами жезла рукой верховного понтифика.

— Нет! — одновременно душераздирающе закричали Флорония и Опимия, но настолько един был этот крик, что все подумали, будто кричала одна Флорония.

— Смерть теперь — самое большое благодеяние для меня, — сказал грустным голосом, но твёрдо и решительно Кантилий.

Внезапно Флорония, всё ещё с трепетом оглядывавшаяся вокруг, молниеносно бросилась на одного из двух ликторов и, выхватив кинжал, висевший у того на поясе, изо всех сил дважды вонзила его себе в грудь и, не вымолвив ни звука, упала ничком на мозаичный пол — безжизненное тело, не подающее признаков жизни[134].

Крик общего ужаса встретил этот поступок.

Опимия закрыла лицо руками; внезапно она шевельнулась и пошла быстрым шагом к Кантилию; оказавшись возле него, она сказала громким и энергичным, хотя и немного дрожащим голосом:

— Я тебя любила, люблю и буду любить до самой смерти, и даже после смерти, если там есть жизнь. Я умру с тобой.

Он обнял её в страстном приливе чувств и покрыл её лицо жаркими поцелуями посреди всеобщего изумления и криков всех присутствующих, приведённых в ужас этим зрелищем. Тогда девушка голосом более громким и более твёрдым, сделав гордое строгое лицо, повернулась в верховному понтифику и сказала:

— И я запятнана, как и Флорония, любовью к этому человеку... И я должна умереть.

И она бросилась к кинжалу, выпавшему из рук Флоронии и лежавшему невдалеке от того места, где коченело неподвижное её тело, но один из ликторов удержал её в тот самый миг, когда верховный понтифик закричал:

— Помешайте ей убить себя... Свяжите ей руки... и не спускайте с неё глаз. Чтобы очистить от стольких злодеяний этот осквернённый храм, надо похоронить её заживо.

Два ликтора и секретари понтифика выполнили его приказание, а Кантилий успел сказать Опимии:

— Несчастная!.. Разве мало было двух жертв?.. Зачем ты себя обвинила?..

— Чтобы доказать тебе, о мой Кантилий, как я тебя любила. Когда ты умрёшь, я не смогу больше жить.

Тем временем бедная Муссидия, протягивая свои маленькие ручонки к Опимии, безутешно плача, кричала:

— О, пощадите... мою Опимию!.. Не хороните заживо мою Опимию!..

Глава IX Конец Кантилия и Агастабала. — Погребённая заживо

Через два дня после трагической кончины Флоронии, труп которой без каких-либо почестей ночью был похоронен у Коллинских ворот, на рассвете, посреди площади Комиций, был привязан к мраморной колонне из Тиволи секретарь верховного понтифика Луций Кантилий. Его не защитили ни просьбы влиятельных людей, ни благосклонность консула, ни тот благороднейший поступок, когда он предпочёл спасение Республики собственному, пожертвовав в великодушном отречении собой на благо родины.

Коллегия понтификов была неумолима; и, хотя почти все её члены были друзьями Кантилия и очень жалели его, все они считали необходимым успокоить богов, разгневанных двойным оскорблением, осквернившим город, примерно наказав виновных[135].

И вот Луций Кантилий был отведён в очень ранний час на Комиций, с него сорвали одежды, а потом его привязали к мраморной колонне, возвышавшейся посреди площади.

Огромная толпа наводнила площадь Комиций, толпа печальная, огорчённая, молчаливая, задумчивая, пришедшая сюда не на желанное представление, а на торжественное искупление.

Луций Кантилий был очень бледен. Доведённый до изнеможения физической болью, истерзанный безнадёжной тоской, которая разрывала ему душу, молодой человек, казалось, ждал смерти с ясным челом; он, похоже, даже призывал её как высшее средство спасения от нестерпимых огорчений, от ставшей невыносимой жизни.

Коллегии понтификов, фламинов, авгуров, гаруспиков, эпулонов, децемвиров Сибиллиных книг, арвальских братьев, фециалов и все должностные лица римского культа расположились вокруг колонны.

Верховный понтифик сдвинулся со своего места и, взяв в руки поднесённый ему одним из ликторов большой деревянный жезл, приблизился к жертве.

Какое-то мгновение он был неподвижен; заметно было, как он колебался. Но в конце концов он стронулся с места и быстрым шагом подошёл к Луцию Кантилию. Тот склонил голову на правое плечо, бес сильно и обречённо, а жрец вполголоса сказал ему:

— О, Кантилий... как тяжела для меня эта обязанность.

— Смелее, о славный Лентул, — очень слабым голосом сказал Кантилий. — Считай, что ты исполняешь долг милосердия, и я буду тем больше тебе благодарен, чем меньше ты заставишь меня страдать.