Опимия

Когда Луций Кантилий, обменявшись с Флоронией долгим страстным взглядом, отправился, печальный и задумчивый, вместе с понтификом на Форум, он заметил на углу улицы слонявшегося за плечами плебеев ненавистного Агастабала, толстые, распухшие губы которого складывались в злобную ироничную улыбку. Благородный римлянин задрожал от гнева, в груди у него закипело, щёки от страшной ненависти налились густым румянцем. Он побежал в ту сторону, где увидел стоящего карфагенянина, но тот, словно почувствовав на себе взгляд жаждавшего крови Луция, поспешно повернул на Новую улицу, как бы подгоняемый невидимой силой. Римлянин, инстинктивно сжимая в ладони меч, погнался за ним, но карфагенянин не дал себя догнать и повернул на улицу Спасения. Луций чуть не догнал его, но столкнулся с Гаем Волузием, мимо которого именно в этот момент проскользнул африканец. Удивлённый появлением Агастабала, Гай Волузий остановился как вкопанный и только следил взглядом за удалявшимся врагом; но увидев, что это не призрак, а человек, которого он давно искал, мигом повернулся и побежал за удаляющимся.

— Здравствуй, Гай Волузий! Куда это ты торопишься?

— Это он… он… Быстрей за ним, — ответил оптионат, глаза которого горели огнём мщения.

— Кто это? — притворяясь удивлённым, спросил Луций Кантилий, удерживая Волузия за руку.

— Таинственный африканец, тот самый, который хотел несколько дней назад убить мою мать… Скорей за ним… Видишь? Вон он…

При этих словах он хотел вырваться из рук приятеля.

— Успокойся, Волузий, я тоже минуту назад думал, что это злодей, которого мы встретили в твоём доме…

— Как это? Значит, это не он?..

— Нет, Волузий, я давно знаю этого человека. Это вольноотпущенник, нумидиец по имени Боракс, по профессии он плотник и работает на Тибре, строит корабли…

— Тем не менее я бы присягнул душой моей матери, что это тот, кто хотел задушить её!

— Уверяю тебя, друг, это не он, — сказал Луций Кантилий, желавший как можно скорее закончить неприятный для него разговор, потому что ему неприятна была ложь, на которую вынуждали тайные связи, помимо его воли установившиеся у него с карфагенянином.

— Твоего слова для меня достаточно, — ответил с явным недовольством, покачивая головой, Волузий, — чтобы не поверить собственным глазам.

А Луций продолжал:

— Я хорошо помню того негодяя, который покушался на жизнь твоей матери. Я узнал бы его с первого взгляда. Впрочем, эти два человека очень похожи друг на друга. Особенно цветом кожи. В конце концов они оба — африканцы… Но тот повыше ростом и потемней лицом.

— Ты в этом уверен? — спросил не оставлявший своих сомнений Волузий.

— Конечно. Я на него наткнулся, пока ты поднимал на руки мать. Я лучше его разглядел. Я ещё видел, как он выпрыгнул в окно.

— Да, ты прав… Ты лучше меня мог его запомнить, — согласился Гай Волузий и пошёл вместе с Луцием Кантилием по Новой улице, но, пройдя немного рядом с другом, добавил: — Тем не менее мы должны сделать всё, чтобы напасть на след этого негодяя.

— Я ничего другого и не жажду, — ответил Луций.

— И я… Я даже обо всём рассказал верховному понтифику.

— Ты поступил разумно. Я, впрочем, сделал то же.

— Какую же тайну хотел купить этот негодяй у моей матери? — рассуждал Волузий. — Разное я передумал, стараясь распутать эту загадку, но всё напрасно: сегодня я знаю столько же, сколько тогда…

— Я тоже теряюсь в догадках, — вздохнув, ответил Луций, — и мне кажется, что я далёк от истины.

Ведя такой разговор, молодые люди прибыли на Форум, где собравшиеся большой толпой горожане обсуждали между собой встречу двух весталок с процессией, сопровождавшей на виселицу Сильвия Петилия, и о милости, оказанной приговорённому в соответствии с обычаем, переданным квиритам отцами. Но вскоре разговоры перешли на другую тему: вернулись к самому важному вопросу, так горячо волновавшему всех римлян, — к Ганнибалу.

И если все в Риме его боялись, то было отчего: ещё не были залечены раны, нанесённые разгромом у Тразименского озера, как несколько дней спустя пришла весть о новом проигранном сражении.

Гай Центений, военный трибун, служивший под началом другого консула, Гнея Сервилия Гемина, стоявшего лагерем возле Аримина, был выслан с шеститысячным конным отрядом на помощь коллеге, о судьбе которого кружились непроверенные и смутные вести. Но Ганнибал наголову разбил нерасторопного Центения, положив трупами и взяв в плен четыре тысячи человек, цвет римской Конницы.

При известии о новой неудаче страх у людей опять возрос. Только сенат, который после получения сообщения о тразименском разгроме заседал непрерывно, не утратил силы духа, обдумывая новые средства для защиты Рима в случае возможного нападения Ганнибала.