Опимия

Толпа зашумела, посыпались комментарии, послышались восклицания всякого рода; порядок нарушился, вмиг рассеялись ещё не проголосовавшие трибы, их мнение теперь уже стало ненужным. Даже если бы все одиннадцать пока не вызванных триб высказались против декрета, он бы всё равно был принят большинством в восемнадцать триб против семнадцати.

Уже стало смеркаться, и все направились разными дорогами в город. Ведшие к Ратуменским, Карментальским и Санквальским воротам улицы были переполнены теснящимися и толкавшимися людьми, обсуждавшими на разные лады события этих комиций и последствия декрета, который там был одобрен. Каждый судил в соответствии с собственными чувствами и собственными убеждениями.

— Победа, победа, — говорил какой-то пролетарий, с большим удовлетворением потирая руки.

— Чья победа? Над кем победа? — раздался за его спиной резкий и суровый голос.

Простолюдин обернулся и узнал в говорившем Марка Ливия Салинатора.

— Безумцы! — быстро продолжил непримиримый сенатор. — Победа прихоти мясника Варрона над святостью законов, победа наглого невежества Минуция над мудрым мастерством Фабия, победа превышения власти над правосудием... Вот ваша победа... Безумцы!

Все окружавшие его замолчали, и Салинатор добавил через мгновение громким голосом:

— Победа, вы сказали? Ладно, хорошо, и я на это надеюсь; победа Ганнибала и тяжелейшее поражение этого несправедливейшего римского народа!

* * *

Турма римских всадников кружилась вокруг высокого холма, совершенно голого, полностью лишённого хоть какой-нибудь растительности, с каменистыми, трудными для подъёма склонами; на вершине его сошлись в отчаянной схватке полтысячи испанских пехотинцев и шестьсот римских легионеров. Этот холм отделял лагерь Ганнибала при Гереонии от позиций Минуция в окрестностях Ларина.

Прошло двенадцать дней со времени голосования, решившего судьбу Фабия Максима, который впредь и до окончания своей диктатуры должен был, согласно декрету народа, делить руководство легионами с Минуцием Руфом.

Минуций хотел, чтобы командование армией переходило от одного к другому через каждые два дня, но Фабий не согласился на это, потому что всё будет делаться наудачу, у него, Фабия, власть не отнята, она только разделена с другим; он никогда не откажется добровольно от командования своей частью войска, не будет чередоваться по дням и по времени с ним, а разделит войско и сохранит, пусть не всё, но что сможет[40].

Итак, легионы были разделены между двумя командующими: Минуцию достались Первый и Четвёртый, Фабию — Второй и Третий. Две армии, по двадцать пять тысяч человек в каждой, расположили свои лагеря на расстоянии четырёх миль одна от другой. Минуций оказался чуть ближе к Гереонию, Фабий — к Ларину.

Минуций, вознёсшийся от недавних успехов над неприятелем, а больше всего от чести, оказанной ему римским народом, уравнявшим его во власти с диктатором, жаждал сразиться с Ганнибалом. Когда карфагенянин послал пеших испанских воинов занять лысый холм, Минуций воспользовался предлогом, чтобы завязать сражение.

Против кружившей у подножия занятого пехотинцами холма римской конницы, искавшей возможности помочь своим копьеносцам, из лагеря Ганнибала вылетели галопом пятьсот нумидийцев. На помощь римской коннице подоспели другие турмы; в ответ появились подкрепления и у нумидийцев. Минуций двинул на холм легион; испанские пехотинцы были опрокинуты, но очень быстро на помощь подошли ещё пять тысяч, так началась жесточайшая, почти всеобщая битва.

Минуций подумал, что настал час двинуть в бой оставшуюся часть армии, и вывел её за частокол. В ответ Ганнибал бросил вперёд галлов, и обе стороны всей своей силой столкнулись в яростной атаке, одинаково смелые, одинаково доблестные, и судьба боя оставалась неясной.

Но внезапно из-за всех осыпей, из всех расселин, которыми были богаты безжизненные обрывистые склоны холма, а было их много и достигали они крупных размеров, выскочили пять тысяч испанских пеших воинов, засевших там с прошлой ночи по приказу Ганнибала, и, обрушившись с тыла на оказавшихся в отчаянном положении римлян, смешали их боевые порядки и устроили жестокую бойню.

Однако Фабий был начеку; увидев издали, что Минуций из-за тривиальной ошибки попался в расставленные Ганнибалом сети, он воскликнул:

— Вот так: нет быстрее того, кто сомневается, фортуна наказывает безрассудство. Коня мне, легионы к оружию, быстрей!

И, выведя легионы из лагеря, он поспешил на помощь братьям, уже опрокинутым и побежавшим по всему фронту. Фабий решил повести свою армию в битву, расположив её таким образом, что между двумя корпусами остался значительный интервал, в котором могли собраться и перегруппироваться беспорядочные массы легионов Минуция.