Опимия

Авгур тщательно вглядывался в небеса, а потом, не найдя там ни малейшей тучки, не заметив ни одной зловещей птицы, приступил к познанию воли богов при помощи священных цыплят.

Приказав пулларию, ухаживавшему за цыплятами, принести из специальной палатки клетку со священными птицами, он открыл её и, бросая зерно, наблюдал с религиозным благоговением вместе с другими жрецами, быстро ли священные петушки и курочки выбегали из клетки, с испугом или с аппетитом клевали рассыпанное зерно. Но куры что-то не выказывали особого голода; они выходили из клетки лениво и неохотно. Одного этого обстоятельства уже было достаточно, чтобы посчитать его очень несчастливым и неблагоприятным. И вот авгур, приказав трубачам дать сигнал, утихомиривающий народ, объявил, что, поскольку священные птицы едят плохо, комиции откладываются на следующий день.

— Кур наверняка перед гаданием хорошо накормили! — воскликнул Бебий Геренний.

— Теперь нужен интеррекс с отвагой Клавдия Пульхра, чтобы бросить в Тибр кур, которые брезгуют рассыпанным перед ними зерном, — сказал Марк Метилий.

— Так всегда поступали и будут поступать впредь патриции и жрецы, — громко выразил недовольство Варрон, — пока достанет глупого и легковерного народа, склоняющегося перед их обманами! Кто, как не патриции, используя жрецов, преследовал до смерти бедного консула Гая Фламиния Непота, убитого на Тразименском озере? Кто же не помнит, как он, приверженный народу, желавший простым людям блага, будучи народным трибуном, предложил закон о землях Пицена, закон, который прошёл только через год, да и то с помощью другого трибуна Гая Карвилия? Кто не помнит, как ему, избранному консулом вопреки воле сената, авгуры отказали в благословении, заявив, что выбор сделан неправильно и неугоден богам? Как раз в это время его легионы переходили через Пад и, если бы он открыл письмо сената перед битвой, римское оружие не одержало бы той блестящей победы, в триумфе за которую ему тем не менее отказали. А всё почему? Да потому, что он был честным человеком с отважной душой и крепкими руками, потому, что презирал все эти мерзкие жреческие проделки и обманы. К счастью, он только после битвы открыл это послание, призывавшее его на родину будто бы из-за несоблюдения формальностей при его избрании. Он, говорят, кричал, что воспользуется этим посланием, чтобы добиться прекращения обмана людей[78]. А кто не помнит неправедной тайной войны, которую патрициат вёл с этим человеком устами авгуров в том самом году, когда он, для того чтобы принять командование легионами, отправился из Рима тёмной ночью, без почестей, как вор, лишь бы избежать приготовленных для него неблагоприятных ауспиций. Патриции не могли простить ему закон, предложенный им вместе с трибуном Квинтом Клавдием вопреки воле сената; этот закон гласил: «...чтобы никто из сенаторов или сыновей сенаторов не владел морским кораблём вместимостью свыше трёхсот амфор. Эта вместимость считается достаточной, чтобы привезти в город из деревни припасы для собственного употребления; торговля же признается для сенаторов безусловно позорной»[79] Этого Гая Фламиния, этого человека, известного своей доблестью и умом, давшего своё имя одной из самых длинных, красивых и приносящих пользу дорог[80], победившего инсубров, сегодня проклинают, называют святотатцем и ненавистным богам, потому что он храбро сражался с Ганнибалом у Тразименского озера и умер как настоящий римлянин. Но патриции не вспоминают, что сражения с Ганнибалом тогда, как и сегодня, требовали во весь голос весь римский народ и весь сенат вместе с ним; патриции не помнят что битва с врагом, шедшим на Рим, была не только необходима, но и неизбежна; патриции не говорят, что Фламиний должен был принять сражение не по своей воле и не мог дождаться соединения своих сил с легионами Сервилия Гемина просто потому, что карфагенянин не дал ему времени. А потом, что он там делал в Аримине, этот патриций Сервилий Гемин, пока Ганнибал грабил Этрурию и продвигался к Риму?