Описание земли Камчатки

Таким же образом и сомнительные дела решаются, ибо виноватый, будучи уверен, что заряженное ружье убьет за неправду, охотнее признается, нежели предается в чаемую опасность жизни. В других случаях клятвы у них нет большей, как «инмокон кеим метынметик», то есть «правда, что я тебе не солгу».

Учтивства в словах и поздравления не знают; гостей, кто к кому приедет, не встречают, но поступают с ними, как большие господа с подчиненными. Гость, выпрягши своих оленей, сидит на санях, ожидая хозяйского повеления войти в его юрту, как на аудиенцию, однако ж соизволение хозяйское не от самого хозяина объявляется, но от жены его – такими словами – «елко», то есть «в юрте», или «хозяин дома».

Как гость, таким образом встреченный, войдет, то хозяин, сидя на своем месте, говорит ему: «койон» (сюда); потом указывает место, где сесть, с таким учтивством – «котвоган» (садись).

В потчиванье гостей наблюдают токмо то, чтоб их удовольствовать, а по камчатскому обычаю не поступают, чтоб гостей принуждать к объедению. Лучшие кушанья – жирное мясо и маняло; и сие не недостойно примечания, что все дикие и кочевные народы жир почитают за приятнейшее кушанье.

Якут даст себе глаз выколоть за жирную кобылятину, а чукча – за жирную собаку. Якут хотя ведает, что лишится всего имения, ежели украдет скотину, однако, невзирая на то, не удержится от жирной кобылы и в случае несчастия тем утешается, что он едал жирную кобылятину.

Воровство во всех диких народах, кроме камчадалов, похвально, только бы оно было не в своем роде и так искусно, чтоб не быть пойманным: в противном случае поступается жестоко не за кражу, но за неумение. Чукотская девка не может себе получить мужа, ежели в воровстве не окажет искусства.

Смертоубийство в своем же роде токмо опасно, для того что сродники не оставляют убиенного без отмщения, а впрочем, никому до того нет нужды. Убийцы тем великодушнее, что не знают о будущем воздаянии.

Всего достохвальнее в сем народе то, что они детей своих хотя и чрезмерно любят, однако издетска к трудам приучают; чего ради и содержат их не лучше холопов, посылают по дрова и по воду, приказывают на себе носить тяжести, пасти оленьи табуны и другое, тому подобное, делать.

Женятся богатые на богатых, а скудные на скудных, невзирая на разум и на пригожество. Жен берут наиболее из своего рода, двоюродных сестер, теток и мачех, токмо не женятся на матерях, на родных дочерях, на родных сестрах и на падчерицах. Невест хватают по-камчатски, чего ради и малолетних, которые не могут хватать невесты, не женят.

Жениху, коли бы кто богат оленями ни был, должно работать за невесту от 3 до 5 лет, между тем вместе им спать дозволяется, хотя невеста и не схватана; впрочем, она до совершения брачной их церемонии для обряда бывает по-надлежащему опутана. При свадьбах не бывает у них никаких обрядов, достойных примечания.

Жен имеют по две и по три и содержат их по разным местам, дав пастухов и табуны особливые. Все удовольствие жизни в том полагают, чтоб, переезжая с места на место, осматривать скот свой. Притом сие весьма удивительно, что коряк, счета почти не знающий, в великом множестве оленей тотчас приметит урон свой и скажет, какого оленя нет и какой шерсти.

Наложниц у них нет, токмо некоторые содержат коекчучей, которые у них кеиев называются, однако не в чести, как у камчадалов, но в презрении: ибо у коряков за великую брань почитается назвать кого кеиевом.

Сидячие коряки, по странному своему суеверию, имеют вместо жен простые камни: одевают их в платье, кладут спать вместе и временами шутят с ними и забавляют, как бы чувствующих забавы. Таких два камня получил я от укинского жителя Окерача, один из них, который называл он женою, был больше; а другой, который сыном, был меньше. Большему имя Яйтель-камак («целительный камень»), а другому – Калкак.

А каким случаем и по какой причине понял он такую достойную жену, рассказывал он мне следующее обстоятельство. Лет за десять был он в огноище немалое время; между тем, будучи на реке Адке, которая течет в Уку, с юго-западной стороны от устья Уки в 10 верстах, нашел он помянутый большой камень токмо один, и как взял в руки, то камень на него, будто человек, дунул.

Он, испугавшись, бросил камень в воду, отчего болезнь его так усилилась, что он лежал все то лето и зиму. На другой год принужден он был искать с великим трудом объявленного камня и нашел его не в том уже месте, где бросил, но далеко оттуда, лежащим на плите купно с Калкаком, или с малым камнем, которые он, взяв с радостью, принес в острог свой и, сделав им платье, от болезни избавился, и с того времени держит он их у себя и любит каменную жену паче настоящей, а Калкака всегда берет с собою в дорогу и на промыслы.

Правда ли то, что каменная жена милее ему настоящей, утверждать нельзя; впрочем, то могу сказать, что он камни отдал мне не с охотою, невзирая на мои подарки: ибо говорил он, что он, лишаяся их, лишается купно и здравия, которое от них зависело.