Опиумная война

— Когда-то храмы были тихими и мирными прибежищами, а теперь превратились в святилища для повстанцев и центры планирования и подготовки к революции. Воины и сочувствующие должны были надеть монашеские рясы и побрить головы, но в храме их готовили для войны. В таких священных местах, как это, они замышляли изгнать угнетателей.

— И вряд ли бы им помогла оздоровительная гимнастика, — сказала Рин. — Пришлось изменить технику.

Цзян опять кивнул.

— Именно. Для обучения боевым искусствам в монастырях требовалось последовательно овладеть сотнями сложных, запутанных фигур. Это занимало десятилетия. К счастью, предводители восстания понимали, что такой подход неприемлем для быстрого создания войска.

Цзян повернулся и посмотрел на нее. Они добрались до верхушки пагоды.

— Вот так и появились современные боевые искусства, система, основанная, скорее, на биомеханике человека, чем на движениях животных. Огромное разнообразие техник — некоторые из них едва пригодны для бойца — выкристаллизовалось в набор основных фигур, чтобы обучить воина за пять лет, а не за пятьдесят. Этим основам и учат вас в Синегарде. Этим основам обучают в имперском ополчении. Вот чем занимаются твои однокурсники. — Он усмехнулся. — А я покажу тебе, как их превзойти.

Цзян был хорошим, хотя и нестандартным боевым инструктором. Он заставлял Рин держать ногу на весу долгие минуты, пока та не начинала дрожать. Заставлял уклоняться, пока метал в нее оружие из мешка. Заставлял делать это упражнение с завязанными глазами, а позже признался, что ему просто показалось это забавным.

— Какой же вы все-таки мерзавец, — сказала Рин. — Но ведь вы это и сами знаете, да?

Как только Цзян посчитал, что основы она освоила, они перешли к спаррингу. Занимались они этим каждый день по четыре часа. Они дрались голыми руками и с оружием, иногда Рин отбивалась голыми руками, а Цзян брал оружие.

— Состояние ума не менее важно, чем состояние тела, — объяснял Цзян. — В пылу драки твой разум должен быть спокоен и устойчив, как скала. Нужно удерживать равновесие по центру, все видеть и все контролировать. Все пять элементов должны быть сбалансированы. Слишком много огня — и ты будешь наносить удары слишком хаотично. Слишком много воздуха — и будешь драться слишком легковесно, перейдешь в оборону. Слишком много земли — и… Ты меня слушаешь вообще?

Она не слушала. Трудно сосредоточиться, когда Цзян тычет в нее боевой алебардой, вынуждая танцевать вокруг, чтобы ее не проткнули.

Метафоры Цзяна для нее мало значили, но Рин быстро научилась избегать ранений. Возможно, этого он и добивался. У нее развилась мышечная память. Рин обнаружила, что стоит ожидать от оппонента только определенных движений и комбинаций, которые могут оказаться успешными. И научилась реагировать на них автоматически. Научилась за несколько секунд до атаки предугадывать движения Цзяна, читать их по наклону корпуса и блеску в глазах.

Он беспощадно наседал. Когда Рин уставала, Цзян напирал сильнее. А если падала, атаковал, как только она поднималась на ноги. Рин научилась постоянно быть настороже, засекать боковым зрением малейшие движения.

Однажды она прижалась к нему бедром и, навалившись изо всех сил, перекинула его через правое плечо.

Цзян проскользил по каменному полу и брякнулся о стену сада, так что зашатались полки и чуть не свалились горшки с кактусами.

Пару секунд Цзян лежал, приходя в себя. Потом встретился взглядом с Рин и заулыбался.

Последний день Рин с Сунь-цзы оказался самым тяжелым.

Сунь-цзы больше не был милым поросенком, став на редкость жирным и вонючим чудовищем. Ничего привлекательного. Если Рин и нравились его преданные карие глаза, всю ее привязанность сводили на нет необъятные размеры Сунь-цзы.

Нести его в гору было пыткой. Сунь-цзы больше не помещался в корзину. Рин приходилось нести его на спине, ухватив за передние ноги.

Она уже не могла идти с той же скоростью, как когда носила Сунь-цзы на руках, но приходилось поторапливаться, иначе она рисковала остаться без завтрака, а что еще хуже — пропустить занятия. Она раньше вставала. Бежала быстрее. Ковыляла в гору, при каждом шаге хватая ртом воздух. Сунь-цзы лежал на ее спине, положив рыло ей на плечо и купаясь в утреннем солнце, пока мускулы Рин скрипели от натуги. Добравшись до водопоя, она опустила свинью на землю и рухнула.

— Пей, обжора, — проворчала она, пока Сунь-цзы резвился в ручье. — Жду не дождусь того дня, когда тебя зарежут и съедят.

На пути вниз солнце шпарило вовсю, и, несмотря на зимний холод, Рин обливалась потом. Она проковыляла через мясной квартал к домишке вдовы Маун и без всякой элегантности скинула Сунь-цзы на пол.

Он перекатился на ноги, громко завизжал и стал носиться по кругу за собственным хвостом.

Появилась вдова Маун с ведром бурды для свиньи.

— До завтра, — выдохнула Рин.

Вдова Маун покачала головой.

— Никакого завтра не будет. По крайней мере, для него. — Она почесала Сунь-цзы по рылу. — Сегодня вечером он отправится к мяснику.

— Что? Уже? — вытаращилась на нее Рин.