Опочтарение

— Уверен, я не понимаю, о чем вы толкуете, — прикинулся простаком Мокрист, — а теперь, если вы…

— Вы опять натянули нос семафорщикам, разве нет? — спросила журналистка.

— О, это, наверное, какой-то журналистский термин, — ответил Мокрист, — у меня никогда не было длинного носа, а если бы и был, я не знаю, как его натягивать. А теперь, если вы извините меня, мне нужно заняться доставкой почты, пора ехать, пока Борис не сожрал кого-нибудь. Опять.

— Последний вопрос, пожалуйста? Пострадает ли ваша душа, если Отто иконографирует ваше отбытие?

— Думаю, я не смогу воспрепятствовать этому, если мое лицо не будет слишком уж четко изображено, — решил Мокрист, когда мистер Помпа сложил свои глиняные руки, чтобы сделать ступеньку для него, — мой духовник очень строг в этом вопросе, знаете ли.

— Да уж, думаю «духовник» действительно строг, — сказал мисс Резник, иронически выделив голосом кавычки, — кстати, это наш последний шанс заполучить картинку с вами, судя по той твари, на которой вы сидите. Она выглядит как четвероногая смерть, мистер Губвиг.

Толпа притихла, когда Мокрист взобрался на жеребца. Борис как будто и не заметил его веса.

«Посмотри на это с такой точки зрения, — подумал Мокрист, — что ты теряешь? Жизнь? Так ведь тебя уже повесили. Ты сейчас в руках ангела. Зато ты произвел чертовски сильное впечатление на всех. Почему они покупают марки? Потому что ты устроил для них шоу…»

— Только слово скажите, мистер, — попросил один из людей Хобсона, висевших на веревках, удерживающих жеребца, — когда мы отпустим его, нам не хотелось бы ошиваться поблизости!

— Погодите минутку, — быстро сказал Мокрист.

В первых рядах толпы он заметил знакомую фигуру. Она была одета в облегающее серое платье, и, пока он смотрел на нее, выдохнула дым в голубое небо, взглянула на него и пожала плечами.

— Ужин сегодня, мисс Добросерд? — крикнул он.

Головы стали поворачиваться в ее сторону. Раздался смех и несколько ободряющих выкриков. Она бросила на него взгляд, который должен был оставить от него только черный силуэт на развалинах ближайшей стены, а потом коротко кивнула.

Кто знает, может там персики…

— Отпускайте его, парни! — крикнул он, его сердце как будто воспарило ввысь.

Конюхи бросились прочь. Мир на секунду затаил дыхание, а потом Борис мгновенно перешел от покорности к дикому танцу, задние копыта барабанили по мостовой, а передними он размахивал в воздухе.

«Чудесно! Только спокойствие!»

Мир вокруг стал белым. Борис сошел с ума.

Глава 7А 89 Почтспешность

Натура Бориса — Мрачная башня — Мистер Губвиг остывает — Леди с Булочками на Ушах — Приглашение Принято — Ящичек Мистера Робинсона — Загадочный незнакомец

Хобсон пытался сделать из Бориса скаковую лошадь, и вполне мог бы преуспеть, если бы не упорная привычка жеребца сразу после старта набрасываться на ближайшего соперника, а на первом же повороте вылетать со скаковой дорожки, перемахнув забор. Мокрист одной рукой прижал свою шляпу, носками ботинок уцепился за подпругу, а другой рукой изо всех сил сжимал поводья, пока мимо него проносился Бродвей, люди и повозки мелькали мимо так быстро, что сливались в сплошной туман, а ускорение, казалось, вдавило глазные яблоки в череп.

Поперек улицы стоял фургон, но управлять Борисом было совершенно невозможно. Огромные мускулы взбугрились под шкурой, а потом на один показавшийся бесконечным, замедленным и тихим момент конь и наездник воспарили над фургоном.

Когда они снова коснулись булыжной мостовой, копыта заскользили, высекая снопы искр, но набранная огромная скорость не дала коню упасть, и он еще прибавил ходу.

Толпа, обычно заполнявшая Пупсторонние ворота, рассеялась, и перед ними простираясь до горизонта, раскинулись равнины. Что-то щелкнуло в безумном лошадином мозгу Бориса. Огромное пространство, такое прекрасное и ровное, не считая редких препятствий которые легко перепрыгнуть, например, деревьев…

Он еще сильнее напряг мускулы и снова ускорился, деревья, кусты и повозки так и пролетали мимо него.

Мокрист проклял свою браваду, из-за которой отказался от седла. Все части его тела уже возненавидели своего хозяина. Но, по правде говоря, стоило миновать ананас, и оказалось, что скакать на Борисе не так уж и плохо. У него был свой особый ритм, врожденная иноходь, а его горящие глаза сфокусировались на синеве впереди. Его ненависть ко всему окружающему сейчас сменилась чистой радостью свободного пространства. Хобсон был прав, управлять жеребцом не удалось бы даже с помощью колотушки, но сейчас он по крайней мере устремился в правильном направлении, прочь от своего стойла. Борису не нравилось тратить целые дни выбивая копытами кирпичи из стены в ожидании пока какой-нибудь самоуверенный идиот подойдет поближе. Он хотел укусить горизонт. Он хотел бежать.