Опоенные смертью

... А может, попроситься в Чечню?.. Ведь все равно уж... куда деть, на что потратить остаток жизни?!

Зашла в редакционный буфет, купила стакан кефира и, вспомнив о школьных годах - допотопную булочку с маком. Села за свободный стол. Голова её клонилась, плечи ссутулились. "Неудачница. Противно..."

Чья-то тяжелая рука опустилась на её плечо, она дернулась, оглянулась и словно только что поняла, что не в пустыне, как Иов, а в редакционной столовой.

- О! Мадам, Вы откуда такая поэтичная? С Багам или, на этот раз - с Парижу? - улыбался Фома Александров.

- Фома! - очнулась она, словно выплыла из самых подводных глубин. Опять пьешь? Мне бы твои заботы...

- Не пью - от жизни опохмеляюсь. Слушай, искусствовед, стань меценатом - дай на двести грамм "Петрова-Водкина". Моей духовности живопись требуется.

- Когда же ты работаешь? - спросила она, вынимая из заднего кармана джинсов купюры.

- А этот процесс у меня беспрерывный. - Он аккуратно разложил деньги на столе, взял столько, сколько требовалось, остальные отодвинул в её сторону. - Сдачу возьмите, мадам. Ну, чего? По зонам поедем?

- Господи, только этого мне не хватало!..

ГЛАВА 15

ОСТАЛОСЬ ДВЕСТИ ВОСЕМЬДЕСЯТ ПЯТЬ ДНЕЙ

"Только тюрем мне ещё не хватало! Вот уж тогда, действительно, можно будет умереть спокойно. Отлететь в мир иной, не сожалея об этой земле" усмехалась она.

"Полежу, ни о чем не думая,

Голову свою

Обниму,

Как отрубленную-ю.

Почему, почему..." - зазвучали в ней стихи Елены Шварц.

Раздался звонок в дверь. Она открыла. Но пороге стоял Кирилл:

- И не думай меня зазывать обратно, - начал он с места в карьер, - Вот тебе ключи от этой квартиры. Так и быть - оплатил её ещё полгода. Я за мамой приехал.

- Куда ж ты её повезешь? Ты же не сможешь ухаживать за ней! Пусть живет здесь.

- Сестре отдам.

- Но ей же некогда! Да и не уживутся они! Ты же знаешь свою мать, говорила Алина, глядя на него с трудно скрываемой неприязнью. "Все перечеркнуто. Пролита последняя капля. Нет его!.." - кричал её мозг, а голос продолжал спокойно отвечать этому человеку: - Ей у меня спокойнее.

Он почесал бороду и полупропел-полупроныл:

- Это моя мама!.. Что хочу, то с ней и делаю.

- Мне плевать, чья она мама. Она же человек, а не игрушка! Ты привык распоряжаться близкими женщинами, словно они для того и родились, чтобы служить тебе! Но сейчас она нуждается в помощи. Кто ей поможет, если не я?

- Ты не должна ей помогать, потому что не обязана. Моя мать, а не твоя! Я найму ей сделку.

- Но какая сиделка выдержит!..

- В больницу отправлю. Сколько она мне крови в юности попортила!.. Пусть теперь!..

- Убирайся-ка ты отсюда! Взрослый мужик, а какой дурью маешься. За что яичко отнял?! Бессовестный!.. Отомстил?! Получил удовольствие? И укатывай!

- Ах, так! - Он с трудом переступил порог того дома, в котором жил, который хранил его мир и покой, порог своего дома, до-о-ма!.. переступил, словно прыгнул в холодную воду, и бросился в комнату Любовь Леопольдовны:

- Давай, быстро одевайся! Поехали.

- Куда ты меня везешь?! Я больна, я плохо себя чувствую! - заныла Любовь Леопольдовна.

- К дочери своей поедешь! Пусть она за тобой ухаживает.

- Никуда я не поеду. Мне с Алечкой лучше. Алечка! Не отдавайте меня!

- С Алечкой тебе лучше?! А кто говорил, что она не вашего поля ягодка? Когда ножками бегала, от неё нос воротила, деньги мои на неё потраченные считала, а теперь цепляешься, как слегла!

- Что ты вспоминаешь ей, она же невменяемая, она же больна! - Алина встала между мужем и свекровью. - Я не позволю тебе издеваться над умирающим человеком.

- Ах!.. Умирающим! Ей можно издеваться над тобой, ты у нас не умирающая?! А я, вообще, быть может, завтра под машину попаду или пристрелят меня за просто так! - Он резким движением откинул Алину в коридор и запер дверь. - Быстро, одевайся, я сказал! И не забудь отцовские именные часы! А то нечего будет показывать.

Любовь Леопольдовна, поняв, что взывать к жалости и сопротивляться бесполезно, бросив на него равнодушный взгляд, легла трупом, сложив руки на груди, уставившись в потолок.

- Ах, так! - И он кинулся одевать её обезволившее тело.

Все плыло у Алины перед глазами. Холодное молчание спокойствия пропитало её тело. Каждую её клеточку.

Мимо, словно деревянную, но побеленную храмовую статую дряхлого ангела, муж выносил свою мать из комнаты. Вместо четок прозрачные руки прижимали к груди старомодные часы с металлическим браслетом. И вдруг безмолвная статуя запела правильным радиоголосом: - Вставай проклятьем заклейменный весь мир голодных и рабов...

- Ах! Революции захотела, я сейчас покажу тебе революцию, - ворчал Кирилл, вынося своего домашнего идола.

Но у двери из квартиры окаменевшая свекровь вдруг раскинула руки и, упершись в косяки, засучила ногами: - Помогите! - завопила она на весь подъезд.

Но ни одна дверь на лестничной клетке не открылась.

- Помогите! Грабят! Убивают! Насилуют... - голос её сорвался, и она продолжила шепотом обиженного ребенка: - Умираю, на сыновних руках.

- Хватит! Хватит издеваться! Хватит! - повисла Алина на широкой спине Кирилла, пытающегося преодолеть материн распор.