Опоенные смертью

Вот и стал классиком своего поколения - на винте никогда не сидел, обходился традиционными способами... Мне же сорок семь... А я все со шпаной... И никто не обвинит меня в консерватизме - я всегда авангард.

- Я пойду. Очень спать хочется. - Улыбнувшись сомкнутыми губами, словно извиняясь, тихо сказала она.

- Да что вы все такие малохольные? А я Вам, мадам, о стоящем!.. сорвалось с его губ.

- О стоящем? Кто знает на самом деле, что чего стоит... Чего кому надо?

- Сумасшествия тебе не хватает для полного шарма!" - сказал, кривясь усмешкой.

- Это как-то пошло... вульгарно.

- Немного вульгарности вам не помешает. Вот у Тарантино, бабы только так шпарят... Давай разовьем? Хочешь, я из тебя сделаю настоящую богемную бабу?! Сначала надо сменить гардеробчик. Юбку длинную, черную, с дыркой в самом неожиданном месте... Или, наоборот шорты зимой, грубые носки под ботинки... марихуану... И чего ты такая вялая? Совсем не реагируешь. Впрочем, тебе идет... Главное, чтобы никто не догадался - о чем ты думаешь, и чего хочешь.

- Прости, но я хочу спать.

- А я-то не пойму, несу тебе автобиографию, думаю - как она слушает!.. А ты... вы, мадам, ушли из себя - и не вернулись обратно. - Он схватил её за локоток и потянул к постели. Ему не хотелось, чтобы она уходила к себе. Но Алина резко вырвалась. Встала перед ним, лицом к лицу, и твердо глядя в глаза, нарочито четко сказала:

- И что же дальше?

- А ничего. - Отмахнулся он, откровенно показывая, что ему скучно, Забыться, напиться, проснуться под забором, очнуться и начать жизнь с нуля.

- Я пила с тобою, ну и что? - она пожала плечами.

- А... - поморщился он, - Не так. Все у вас как-то, мадам, в рамках вашего воспитания. И никуда за рамки, даже пьяная.

- А у Вас в рамках вашего воспитания.

- Воспитания... - хмыкнул он презрительно. - Я себя воспитал свободным. Знаешь ли ты, что такое свобода?!

- "Свобода бить посуду" - пробурчала она строку Окуджавы себе под нос.

- Вот именно! А ты даже не одной бутылки не разбила.

- А зачем? - давно забытое чувство гнева и презрения нарастало в ней.

- А затем! Чтобы было: "вот так!". Круче!

- И почему это не может быть свободы мыть посуду?.. - прошептала она, справившись чувством нарастающей ненависти, снова, почувствовав себя тенью. - Что дает твоя свобода?..

Он расслышал лишь слово "дает" и откликнулся на него.

- А бросьте Вы, мадам! Свободу дает лишь свобода! Свобода во всем! А ты - вся как в тисках! Цивилизованная уж больно. А вот почувствуешь себя крутой, такую силу получишь!

- Силу получаю от неба. - Выкрикнула она и чуть не поперхнулась. И онемело снова все у неё внутри, и память песни неба в северном сиянии, и пуль брызжущих из автомата... отчаяние... опустошение... механичность действий...

И подумалось ей: "Я уйду, а они-то все останутся".

- Не вписываешься ты... - словно наконец-таки догадавшись о её желании побыть одной, и взяв её безвольно опущенную руку, поцеловал её домашнюю ладошку, отпуская.

ГЛАВА 15

И что за кайф инкогнито перебираться из города в город с этой странной женщиной?.. Вроде бы журналисткой, но начисто лишенной журналисткой бойкости и бравых манер бывалой бабы, к которым он привык. Вроде бы с замужней женщиной, и в тоже время совершенно одинокой. Вроде бы с той, которая знает, что такое роскошная жизнь, но не брюзжит, не визжит, не скандалит. Скука! И не каких тебе рекламных акций.

Словно действительно приехала сюда работать. Это она-то работать?! Можно подумать, что ей деньги нужны. Может, она уже давно того... А он и не понял. - Думал Фома, и чувствуя, что качается на качелях между неприязнью к ней, как к элементу чуждому, оттого и вредному беспонтовой влюбленностью. Но - в компании жить веселее. Пора отрываться!

Отрываться. Растворяться в знакомой обстановке, в бессмысленной динамичной тусовке приятелей. Принять свой прежний, удобный ему вид, чувствовать себя собой - настоящим. Но командировку не прервешь. А одинокость мучает. Шума не хватает. Компании. Но как своих найдешь в такой чужой глуши?.. - и тут его осенило: - Есть такой народ! Конечно же - на Урале! Там, в бывшем Свердловске, были люди, которые знали его, почитали как бывшего кумира репортажа, потому как заезжал он туда в былые времена нередко и не втихаря.

Он предложил поменять город. Она была на все согласна. Равнодушно согласна.

ОСТАЛОСЬ СТО ШЕСТЬДЕСЯТ ПЯТЬ ДНЕЙ.

Он не знал, что давно отстал от жизни. И привез её не в тот мир, который оставил десять лет назад потрясенным им, как героем, взлетевшим на волне перестроечной прессы. Жизнь творческой элиты Екатеринбурга теперь полностью погрузилась в интернет. Перестроечные тусовки давно прекратились. Можно сказать, что народ жил не в городе, не во времени, а заблудившись раз и навсегда в компьютерной сети, превратился в компьютерных марлоков, тех самых, что ни за что не хотели вылезать в реальность из своих пещер. Но все же выползли и встретили их в аэропорту.