Опоенные смертью

— У тебя по гороскопу год борьбы за свободу. Вот и пошла, как чернобыльский реактор, вразнос, а кому от этого легче?..

Она молча повесила трубку.

Не было в ней никаких эмоций. Словно лопнули и исчезли отвечающие за сигналы эмоций клетки в мозгу. А дни шли своим чередом. Ей было уже все равно — сколько дней ей осталось. Песок пустыни её души ритмично скрипел в такт шагам.

— Почему, вы — изящная, юная женщина — и вдруг решили ехать в зоны? спросил её начальник одного из отделов Главного Управления Исправительными Учреждениями.

Этот самодостаточный и самодовольный толстяк Димитрий Сидорович сидел перед ней, развалившись в кресле и, цинично разглядывая Алину, проводил с ней обязательное личное собеседование, перед тем, как выдать разрешение на посещение зон.

Алина же волновалась:

— Я хочу… я…

"Да ничего я не хочу. Просто — не могу так больше. Не могу, не могу и не хочу. Куда мне еще, как не в зоны — в Сочи, что ли, на три ночи?!.. В театр, музей?.. Но почему именно в зоны?.. Этого не объяснить…"

Он явно приглядывался к ней. Он оценивал её. Он понимал, что журналистов надо бояться, но ее?.. Он тяжело вдохнул в себя воздух и так же тяжело выдохнул:

— Жалею я вас, — произнес нараспев.

— Что? — растерянно спросила Алина.

— Да женщин-то вот таких.

— Каких?

— Интеллигенточек. Журналисточек… Артисточек всяких… Бьетесь вы, бьетесь всю жизнь, а ничего в результате не выходит…

"О чем он?! О чем?! Или он специально уводит меня от нашей темы, чтобы лучше понять-рассмотреть?.. А быть может, он вообще не понимает, о чем он должен со мною разговаривать? Приходят к нему маститые журналисты-экстремисты с руками, толще, чем моя нога, с ними все ясно, а тут вдруг я…" — размышляла, сосредоточенно контролируя диалог, Алина. А Димитрий Сидорович тем временем продолжал:

— У нас в доме одна актриса пожилая живет… Были времена — в бриллиантах да соболях ходила, а теперь — нищета…

— Пережить наши перестройки, да экономические революции в преклонном возрасте и не впасть в нищету…

— А что возраст. Вот кто живет, так сказать, не мудрствуя лукаво, те все и в старости имеют. Был у нас один генерал… теперь в особняке живет. А на пенсии. Гроши, казалось бы… А все за счет чего?

— Чего?

— Властный был. Все на него работали. Вот, в зонах у нас как… Сейчас-то мы их к работам особо не принуждаем, но раньше были такие характеры — все на них работали. А по доходности Государству — мы в первую четверку министерств входили! Вот и подумайте, отчего народ не бедствовал от нефти ли нашей, или других ресурсов. А мужик-то где пашет?

— В поле, — растерянно ответила Алина.

— Да не. Я говорю: где муж работает?

Алина уставилась в его прозрачные глаза. Странное ощущение охватило её, такое, словно она не на собеседовании, а на допросе. И впервые в жизни испытала на себе эту хитрую манеру ведения допроса, о которой лишь слышала, когда расслабляют допрашиваемого светским разговором, а потом задают вскользь вопрос. Расслабленный человек отвечает машинально. И она ответила машинально: "в поле". Ей даже в голову не пришло спросить в ответ: "А почему вдруг вы заговорили о каком-то мужике?" Не прошел его отработанный фокус лишь потому, что отработан, был не на тех, и говорил он не её языком.

— Муж-то где работает? — переспросил Димитрий Сидорович.

— Я не понимаю — вы хотите выяснить замужем я или нет? Или же…

— Да нет. Не в моем ты вкусе. В моем вкусе женщины поосновательней. А такие что… Жалею я.

— Почему?

— Бьетесь вы, бьетесь… А помады ваши, духи всякие, дорого стоят. Вот, если женщина замужем… ей об этом думать не приходится. Особенно, если муж не дурак. А если дурак, — тем более. Вот у меня сосед — уже доктор наук, а дурак. Нищенствует. Как посмотришь на его жену — жалко. Не люблю я вас.

— Кого? Жен?

— Да журналистов. Подлый вы народ. Вот пускали мы вас, пускали. А хоть бы благодарными были. Ни слова хорошего. А вот бьешься здесь, бьешься…

— Над чем? Над исправлением?

— Над порядком. Никого ещё зона не исправила. Они там, наоборот, такую школу проходят — ого-го! Один, глядишь, сел по дури, а вышел грамотным, потом с такой статьей к нам же вернется — о-го-го! Там бывают такие умницы сидят — миллионами долларов воруют, воруют… Жалею я…

— Кого? Тех, кто ворует?

— Да нет. Умных людей — нечего им у нас делать. Такие мозги, да на пользу бы государства! Они что чуть — себе наворуют и успокоятся, а потом какую пользу во имя собственной славы государству принесут! Эх… Жалею я.

"Боже, да что же он такой жалостливый? Когда ж бумагу подпишет?.." — с терпеливым ужасом смотрела на него Алина.

— О чем писать собираетесь?

— Не волнуйтесь, меня не интересует, какую они получают пайку хлеба и мыла.

— Мыло дают не пайкой. Мыло раздают кусками.

— Что?! — взглянула на него и только сейчас поняла, где находится и с кем говорит. И вспомнила Омар Хайяма:

"Будь жизнь тебе хоть триста лет дана

Но все равно она обречена,

Будь ты халиф или базарный нищий,

В конечном счете — всем одна цена…"