Оползень

Александр Николаевич обернулся к Зотову.

— Чернота-то, она капризна! — доверительно и смиренно покивал тот из толпы. Некоторые возле него засмеялись. Зотов сложил короткие крепкие ручки на животе, ждал.

— Ноги в могиле висят, — продолжал парень, — а иди в рудник. Сдохнешь — туда и дорога. Ему не жалко. Зверь! Ожидаешь его, замирает кровь в человеке, а потом все дело свершается.

— Какое дело? — Александр Николаевич растерялся.

— В зубы то есть.

Настороженно смотрело на него множество глаз, смотрели не с жалобой — с какой-то враждебной готовностью. К чему? А черт его знает к чему! Он впервые почувствовал физически эту готовную силу. И ему стало жалко себя, что именно сегодня, такой день они выбрали. Он перебегал взглядом по лицам и не мог ни запомнить, ни выделить ни одного: покрасневшие на морозе носы, всклокоченные волосы, рваные овчинные воротники. Вдруг старик заплакал, затрясся, обирая щепотью слезы с заросших щетиной щек:

— Стой, стой сказывать! Прожгло. Теперь я скажу… Беда ему навстречу попасть. Бьет наотмашь направо и налево. Что дашь дорогу — бьет, что не дашь дорогу — бьет. Которого лупит, тот терпит, потом подарок ему подносит: «На тебе, стерва, за то, что переносил».

Зотов самодовольно усмехнулся при этих словах. Это даже как-то и по-барски вроде. Ему-то самому, бывало, по шее вкладывали без отдаривания. А за что? Он что, дурее других был? Вот за смекалку-то и вкладывали, чтоб первее остальных не лез. Эх и времена, эх и народ пошел. Ну, может, и треснул кого спьяну — так смолчи! Нет, все тебе на заметку норовят.

Это была артель старателей, еще называемых золотничниками, которые на льготных условиях взяли в аренду часть прииска и возились там в послерабочее время, перемывая уже выработанные пески в поисках остаточного золота.

— Я разберусь! — возвысил голос Александр Николаевич. — Я его уволю! Выкину вон!

Раздвигая рабочих, он попытался пробраться к санкам. Зотов не помогал ему.

Дорогу заступил низкорослый мужик в заношенном донельзя полушубке. Угрюмые точки близко сведенных глаз уставились Александру Николаевичу куда-то в переносицу. В распахнувшейся овчине виднелись грязные голые ключицы.

— Ну-ну, чего тебе? — стараясь не выдать голосом опасливость, отстранил его управляющий.

— Мне… чтоб вот он не мучил… на приказчика кляузу хочу… Которые в руднике, положена неделя отдыха в месяц? — взвизгнул вдруг мужик, как затравленное животное. — Чтоб вот он сам сдох, понимаешь!

— Чтоб ему венерка нос съела! — ожесточенно поддержала его женщина, прячась за спины.

Зотов не испугался, наоборот, с интересом сразу же поднялся на носки, высматривая ее поверх голов. «Ах ты болячка!» — шептал он. Он даже сделал попытку опереться на плечи рядом стоящих мужиков. Те расступились. Приказчик, потеряв равновесие, чуть не упал.

— Чиверы заскорузлые, — выругался он. — Она же вас всех и заразит, брачеха! Искоренять ее надо, а вы прячете.

— Ты кого тут искоренять собрался? — надвинулся на него всем известный своей силой, удачливостью и пьяной дурью откатчик Ленька Мокрый.

— Болезню искоренять, — поувял Зотов.

— То-то, болезню… А человека не смей! — пригрозил Ленька, запахивая неверными руками собачью доху. Несмотря на сухой закон на приисках, он умудрялся все-таки потешить буйную душу.

— В карты вчера выиграл, — уже заулыбались рабочие, кивая на лохматое его одеяние.

— Положена неделя или нет? — снова взвизгнул мужик, от которого было отвлеклись. — А он ее не дает! Он нас тут всех сгноить живьем хочет!

Так кричат на пределе сил и терпения. От этого крика, от запаха ртов и овчин, скрипа топчущихся по снегу ног, от того, как, качаясь, слилась плечами людская масса, темная волна поднялась в Александре Николаевиче, и, чувствуя, как отпускает какую-то защелку внутри, сам отдаваясь, даже и с облегчением этой ярости, он стиснутым голосом выговорил: «Да я т-тебя!» — и схватил сильной рукой Зотова так, что у того ворот затрещал. По тому, как побелели у приказчика глаза, как дохнула, согласно ахнула толпа, Александр Николаевич понял, какую делает ошибку: сейчас сомнут, истопчут самосудом эту мразь с белыми глазами, а потом начнутся дознания с пристрастием, конвои, бабий вой в поселках. Поэтому он тут же горловым властным рыком предостерег: «Не сметь! Никому не сметь ближе!»

Зотов вырвался и, пригибаясь, нырнул в толпу, расталкивая тех, кто не успел посторониться, и сам получая от них пинки.

Какие-то мгновения чаша весов колебалась. Александр Николаевич физически ощущал эти колебания: еще несколько ударов наугад — и ринутся все, месивом тел накроют приказчика.

В эти мгновения тишины, когда слышно было только хрюканье убегающего Зотова да негромкий матерок старателей, чей-то голос решил исход стихийно возникшей опасности самосуда, произнеся без вызова, но твердо:

— Вы сами-то отнеситесь, однако, всерьез к нашему человеческому праву, Александр Николаевич.