Опосредованно

«В принципе, ты даже мечту его исполнила, хотя и не хотела этого. Не хотела ведь? – осведомился участковый, устав ждать от Лены хоть какого-то звука, Лена отрицательно покачала головой. – Он, конечно, от холодка собственного загнуться хотел, но, как говорится, что выросло, то выросло. Я и сам сука, конечно, сейчас тут корчу из себя. А мог бы и раньше побеспокоиться, но тут семьи какие-то одна за одной, какие-то драки по вечерам внутрисемейные, какие-то аборты на дому. Нахрена на дому аборт делать, когда больниц завались? Параша вся эта. Мамашка тут какая-то почки сыну отбила и селезенку оторвала, когда решила, что он тройку на пятерку исправил в дневнике. Как сговорились. Я, вроде как, не уследил. Как тут уследишь, если квартиры сдают и снимают, въезжают, съезжают. Ладно цыгане смотались куда-то на Красный камень, а то тут такое иногда айнанэнанэ было, что до сих пор шерсть на спине дыбом встает». Он испытующе посмотрел на Лену: «Ты как, вообще, к нему? Может, помянем?». «У меня? – растерянно спросила Лена. – У меня ничего нет». «У меня есть, – сказал участковый, но видя недоверие Лены, зачастил: – Да жена дома, сын, ты что? – видя еще большую ее растерянность совсем запутался, застеснялся почему-то: – Да нормальные они, господи». Лена подумала, что похожа по сути на какую-нибудь маленькую девочку, которую без конца предостерегают никуда не ходить с незнакомыми дядями, а потом эта девочка все же показывает чудеса тупости и пропадает без следа, она уже пару раз сама связывалась с сомнительными людьми и могла попасть в неприятности, если бы у Олега или Михаила не все было в порядке с головушкой.

Женой участкового оказалась продавщица киоска возле остановки, Лена сразу решила, что теперь в киоск ни ногой. Предъявив Лену и свое безутешное горе, участковый вытребовал бутылку у семьи. Ни Лена, ни жена участкового не успели и полрюмки отпить за упокой, а сам участковый уже был буквально совершенно пьян и каялся за то, что разбил Михаилу нос за Лену, и на себе показывал, как он разбил, пока не у него самого не потекла кровь по губам и подбородку. «А он совсем и не обиделся, вот так вот на меня смотрел!» –участковый показал кривую улыбку Михаила, и такой бешеный, пьяный, сам стал похож на своего дядю. «Да ну тебя в баню, придурка», – сказала жена и утащила Лену в комнату, где абсолютно не встревоженный криками отца сидел в кресле возле торшера мальчик и листал большую книгу с большими цветными иллюстрациями. Из кухни раздавались рыдания участкового.

«Жалко, кончено, дядю Мишу, – сказала женщина, вздохнув. – Безобидный человек был. Ну, как безобидный? Хотя бы истерики такие бабьи не устраивал в пьяном виде, шутил больше. Отшучивался. Мы на памятник нашли фотографию, где он еще молодой. Тогда он еще производил впечатление какое-то хорошее, такой человек был, что на этом впечатлении, на остатках того, что все помнили, какой он был, до конца жизни, считай, продержался». У Лены была теперь возможность спросить семейный фотоальбом, посмотреть на Михаила в молодости, но не успела она обратиться с просьбой, которая теперь не казалась странной, а жена участкового уже потянула из серванта, из отделения в самом низу, фолиант в бархатной обложке, тут же выскользнули на палас четыре снимка пустотой к Лене. На одной из фотографий было написано красными чернилами, почерком с завитушками «Пицунда – 1983».

Лена бы и внимания не обратила на такую надпись, если бы дома у них не лежала фотография с такой же надписью (только синим и без завитушек). «Медом там было намазано, что ли, в восемьдесят третьем?» – невольно мелькнуло у Лены в голове. Женщина, усадив Лену рядом с собой на диван, раскрыла альбом, уверенно долистала до нужного места и протянула Лене фотографию: «Можешь себе забрать, если хочешь, у нас еще парочка таких есть. Негативы еще где-то валяются».