Опосредованно [журнальный вариант]

Благодаря тому, что Владимир ускакал к другой женщине, у близняшек появилась старшая сестра — дочка Марии от первого брака. Можно было по-всякому относиться к Марии, к Владимиру, к Никите, но к Ольге — этой самой девочке — Лена пусть и хотела, но не могла ощущать злости. Ни почему, просто не могла и все. Даже в то время, когда все чувствовали эту напряженность, что возникла через поступок Владимира (а Ольге тогда было лет тринадцать), она одна, похоже, сохраняла рассудительность, большую, чем у Лены, Марии, Владимира и его родителей вместе взятых. Это вот умение принимать все, что произошло, без рефлексии, готовность жить с тем что есть, принимать всех, кто оказался рядом, без вражды, без подростковых заскоков, не демонстрируя эту рассудительность, а просто как-то успокаивая всех одним своим присутствием, вот что в ней было. Лена помнила, как готовилась к первой встрече с ней, представляла, как Оля будет демонстративно сюсюкаться с близнецами, показывая, какая она хорошая сестра, заранее Лена представляла отвращение от этого сюсюканья, проигрывала в голове варианты их возможного разговора, где Лена обязательно должна была спросить про учебу, а Оля засмущаться, а Владимир ответить за падчерицу, что учится она нормально. Вообще, придумывая все это, Лена не представляла, что это будет, она боялась сама начудить что-нибудь, ляпнуть что-нибудь злобное про Марию, чтобы Оля покраснела, придумав грубый ответ, но не решаясь произнести его вслух или запоминая эти злые слова про мать, чтобы передать ей эти слова позже (А Мария, услышав, заметила бы вполголоса: «Вот стерва» или «Вот ведь сука»).

Оля назвала Владимира папой, и сказать, что Лену это покоробило — это не сказать ничего. Но покоробило только единожды, при первом употреблении во время свидания в пиццерии. Оля так стремительно проломала лед между собой и Леной, что дальше это «папа» и «пап» казались уже естественными, потому что, ну, как иначе она могла его называть? Когда они сели за столик, Оля расположилась рядом с Леной, напротив Владимира, так что он даже заерзал, будто ожидал обратного, словно хотел совместно с Олей сверлить Лену в четыре глаза, смотреть, как она будет на это реагировать.

Возможно, симпатия к Оле возникла и из-за того, что Лена была учителем и прикинула Олю к классу, почему-то к боковому ряду, ко второй или третьей парте, и то, что она представила, Лене понравилось. Было видно, что Оля спокойная и при этом веселая девочка, из тех, у кого нет проблем со сверстниками, а если имеются неприятности дома, вроде тихого алкоголизма родителей, то об этом никак не догадаешься, пока такое не выплывет наружу, если вообще выплывет. Оля не влезала между Леной и дочерями, не пыталась первой вытереть из измазанные едой руки и лица, но когда все стали собираться, пока Лена одевала Веру, Оля деловито и быстро всунула в комбинезон Аню.

С тех пор, когда случался у Лены разговор с Владимиром по телефону, Оля всегда просила передать привет, иногда Лена просила.

Если близняшки росли с одной стороны незаметно для Лены, а с другой вмещаясь во все большие размеры одежды и обуви, Оля, не меняясь будто, оставаясь все той же девчушкой, стала водить машину, закончила университет, стала менеджером какой-то торговой сети, снимала квартиру, каталась по командировкам и, если верить ее словам, наводила ужас на филиалы в области. «Ох, елки-палки!» — восхищенно подумала Лена, когда Оля прислала ей фотографию с праздничного корпоратива, где макияж, облегающее длинное платье и серьезный молодой человек сбоку делали из Оли такую взрослую тетеньку со взрослыми делами. «С ума сойти, — написала Лена ей тогда. — Я тебя помню девочкой в болоньевой курточке, которая всегда волосы за ухо заправляла». «Ой, да, точно, я это делала, чтобы новые сережки все увидели. И неважно, что никто ничего не говорил, мне казалось, что вот увидят и подумают, до чего красивые сережки, мне этого хватало, этой мысли», — ответила Оля.

Являясь уже достаточно взрослой, но еще не настолько, чтобы отвлекаться на своего мужа и своих детей, периодически окунаться в предчувствия приближающейся старости — Оля была таким связным между Леной, Владимиром и близнецами. Насколько Лена могла понять, Ане было пока не до влюбленностей, по словам Оли, Аня пока находилась в состоянии поиска предмета для подражания и безоговорочного восхищения. Лена, очевидно, на эту роль не годилась никоим образом. Аню восхищали две женщины. Одна из них была двоюродной сестрой Лены, сестру эту закатило в итоге в Норвегию, где она помогала вербально сцепляться разноязычным торговым партнерам, была она уже и замужем, имелась у нее уже и пара разнополых погодков, и муж имелся из местных, норвежских. «Культурные барьеры — сила, — объяснила сестра свой выбор. — Родное посконное-то вот оно, на виду, ты и сам в него слегка погружен, а тут любую выходку можно традицией объяснить. Это успокаивает».