Опоздавшая молодежь

— Господин Савада, эти парни из студенческой лиги все еще не открывают рта. Законы никуда не годятся. Они связывают полицейского по рукам и ногам. Полицейский оказывается связанным раньше преступника, и вот…

Поздно вечером Тоёхико Савада довез меня в своем роскошном «мерседесе» до Синдзюку. Это было самой большой любезностью, оказанной мне политиком с тех пор, как начала работу Комиссия по вопросам образования. Видимо, Тоёхико Савада понял, что я молчал о том бродяге не из-за простой забывчивости. В Синдзюку я разыскал корейский ресторан и съел там жареное мясо с овощами. Резкий запах черного перца, жгущая язык горечь размягчили меня. Все, что во мне было самого мягкого, самого податливого и чуткого, все эти нервы-ниточки, точно антенны, бессознательно обратились в сторону Кан Мён Чхи, и я подумал, что именно он заставил меня искать и найти этот корейский ресторан. Вокруг меня сидели крепкие ребята с острыми настороженными взглядами и мрачно поглощали свою национальную еду. Когда я наклонился над огромной глубокой миской, меня неожиданно спросили: «С Севера?» Я стал шарить в себе, пытаясь отыскать представление о родине. Но моя рука беспрепятственно скользнула в темную глубокую яму, так и не коснувшись Японии, и от этого чувства одиночество стало еще острее.

Выйдя из корейского ресторана, я потратил целых три часа, прежде чем добрался до своей комнаты на втором этаже гаража. Чтобы избавиться от чувства одиночества, глубоко засевшего во мне, точно тяжелая болезнь, я брел по ночным улицам, разыскивая прозрачные блестящие кристаллики, розовевшие от соприкосновения с воздухом. Это произошло со мной впервые после того, как Кан Мён Чхи выбросил тогда, в Кобе, из окна мой шприц.

В гараже стоял лишь «фольксваген», грязный и ободранный, похожий на мертвое животное. Когда я поднимался по лестнице, распахнулась дверь и меня ослепил поток света. Я даже застонал от резкой боли в глазах.

— Я гнала его, а он не уходит, — крикнула мне Икуко Савада. — Говорит, ему нужно поговорить с тобой по душам.

Я увидел лже-Джери Луиса в безвкусном ярком свитере и темном пиджаке, вполне мужском, и Икуко в эластичных брюках. Они сидели на тахте в моей комнате. Похоже, лже-Джери Луис был немного бледен. Он смотрел на меня красивыми чистыми глазами, как змея, беспрерывно поводя розовым языком. На тревожно напряженных щеках резко выделялись ямочки. Я заметил, что лже-Джери Луис подводит брови тушью. Для встречи со мной он, несомненно, постарался придать себе мужественности.

— Я обещал ничего не говорить Икуко, но, кажется, предупредил тебя, чтобы ты больше не искал с ней встреч? — сказал я зло вместо приветствия.

— Я сам рассказал ей, что я гомосексуалист. И мне теперь не нужно беспокоиться о том, чтобы скрывать от тебя наши отношения. Мне сейчас стало так спокойно и хорошо. И я тебя уже не боюсь, — сказал лже-Джери Луис бесстрастным и вялым, как у старика, голосом. — Весь вопрос был в том, чтобы решиться рассказать. Но я решился. И теперь я тебя совсем не боюсь.

— Философ, — сказала Икуко Савада, притягивая к себе маленькую, хорошей формы голову лже-Джери Луиса, точно специально созданную, чтобы нежно гладить ее. — Я как-то читала в калифорнийском философском журнале занимательные истории Джека Керуака и Дайсэцу Судзуки о дзэн-буддизме, там тоже было об этом.

— Я тебя видел сегодня по телевизору. И я подумал, что ты все это сделал, чтобы наконец спрятаться в каком-нибудь тихом местечке. Я все понял, — серьезно сказал лже-Джери Луис.

— В тихом местечке? Чепуха. Чтобы спрятаться в аду.

— Теперь я все знаю о тебе. Я пришел, чтобы рассказать об одном пьянице, он кое-что натрепал мне. Потому что видел тебя сегодня по телевизору, — бессвязно болтал лже-Джери Луис, покраснев, с трудом сдерживая возмущение. — Это жалкий тип, бродяга. Он не принадлежит к нашим гостям, его даже не пускают в «Адонис», и он обычно торчит на улице у дверей. Он всегда пытается заговорить с нами. А как началось твое дело, он только о нем и говорит. Но я ему не верил, а вот сегодня, после телевизионной передачи, подумал, а вдруг все это правда? Я пришел рассказать тебе.

Я был потрясен. Это было как в тот раз, когда на темной заснеженной улице я неожиданно увидел лже-Джери Луиса и вынудил его во всем признаться. Теперь лже-Джери Луис ни капельки меня не боялся. Наоборот, он смотрел на меня без всякого выражения. Если бы он был недобрым, жестоким человеком, то смотрел бы на меня угрожающе, как я тогда.

— Ты разговаривал с этим бродягой?

К горлу подступила тошнота. Потемнело в глазах, как это бывало в детстве, когда меня охватывал стыд или злость. Тошнота обжигала горло.

— Мы целый час разговаривали. Он грубый. Я сомневаюсь, что его можно выпустить свидетелем.

— Пошли, приволочем его, — сдавленно выкрикнул я. — Пошли, приволочем его!