Опоздавшая молодежь

Человек, чьи надежды на людскую доброту жестоко растоптаны; человек, который, подобно стрекозе, потерявшей равновесие, всю жизнь только и делал, что изо всех сил карабкался вверх, а потом кувырком летел вниз, человек, вскормленный молоком утраченных надежд, — такой человек, а я был таким человеком, давно утратил веру в случайности, окрашенные нежно-розовым светом радости. Крохотная, невзрачно-серая, затертая случайность. Но она хоть чуточку превосходила мои надежды, и уже поэтому взращивала уверенность, что мне удастся сохранить равновесие, о котором я и помыслить не смел. То, что произошло, было удивительно и прекрасно, и даже не верилось, что это случилось со мной, а не с кем-то другим. Каждую ночь я мучился страхом от горестных предчувствий, и каждое утро меня посещали настоящие горести…

В районе трущоб Кобе, на площади перед кабаре со стриптизом, ко мне в грудь, переливаясь сиянием, голубем залетела надежда, и я был так взволнован, что даже голова закружилась, но длилось это всего лишь секунду. И ребенок, плакавший на асфальте, и блюз, снова послышавшийся из кабаре, показались мне родившейся в моей горячей голове безумной фантазией; и слова укрывшегося в кассе мужчины, зазывающего посетителей (может, потому, что они произносились для меня каким-то фантастическим голосом: «Днем полиции не бывает. Все с себя скидывают. Девочки первый сорт!»), были фантазией. Я рассмеялся. Выбежал Кан Мён Чхи в черном пиджаке. Топот его шагов и мой смех эхом унеслись высоко в небо над площадью, где кружил коршун.

Сквозь джунгли трущоб мы с Кан Мён Чхи пробирались к морю.

— Я о тебе все знаю, — говорил он, — спрашивал у твоего брата. Я ездил в деревню, участвовал в кампании протеста против разрушения корейского поселка и поселка Такадзё.

— Корейский поселок тоже разрушили?

— Да, мы решили протестовать вместе с такадзёсцами. Вместе боролись, вместе потерпели поражение. Всех выгнали из деревни. Из ваших деревенских нашу сторону взяли ребята, которыми руководит твой брат. Они нам здорово помогли в драке с этими медными лбами из деревни.

— Неужели он… — У меня перехватило дыхание, когда я представил себе бледное, доброе лицо брата в минуту драки.

— Мы дрались до крови.

— Тогда тебе и повредили ногу? — участливо спросил я.

— Ногу? Нет, ногу мне прострелили на корейской войне. Я ведь нанялся в американскую армию, прошел шпионскую подготовку, и меня переправили в Северную Корею. Об этом даже страшно вспомнить.

Я не знал, что сказать. А Кан Мён Чхи все рассказывал и рассказывал. Он сильно хромал, но шел быстро и говорил громким бодрым голосом. Нарисованный по памяти портрет Кана, единственное созданное мной произведение искусства, очень верно передавал его страстную натуру.

— Тебе, наверно, чудно, почему я вступил в армию врагов северных корейцев? Очень просто. Это была единственная возможность попасть в Корею и принять участие в войне. В своей детской голове я выработал план действий. Я собирался украсть секретные документы и бежать в Северную Корею. Я был просто убежден в реальности этого плана, и меня смущало одно: как мне обращаться к ним, на Севере, — по званию или говорить «товарищ»? И я ужасно горевал, что ничего не знаю о Народно-революционной армии Кореи, о коммунистической партии. Но думал я обо всем этом, лишь пока проходил шпионскую подготовку на американской военной базе на Кюсю. Там я выучился настоящему корейскому произношению. Между прочим, от американца выучился. Потом в Сеуле нас посадили на реактивный самолет. Я был так взволнован, ступив на землю Северной Кореи, что даже расплакался… Да… Но очень скоро я понял, что война не знает ни врагов, ни друзей. Существует только война, и больше ничего. Бежать из одной армии в армию северных корейцев было бессмысленно. Война — везде война, и для всех она одинакова — и для тех, кто на Юге, и для тех, кто на Севере. Я видел, как солдаты обеих армий дружно стреляли в сторону сопки — там находился я. И тогда мне стало ясно, что, если я попаду в руки северным корейцам, они без лишних разговоров прикончат меня. Но в то же время я понял другое: если я вступлю в террористический отряд южнокорейцев, для американцев я все равно останусь корейской бестолочью. Вот почему я и вернулся в Японию.

— Значит, ты не должен испытывать чувство вины по отношению к северокорейцам? Это они прострелили тебе ногу?