Опознай живого

Я молча вылез и пошел к дому. Рыжий «зимовщик», даже не взглянув в мою сторону, только указал большим толстым пальцем на дверь. Меня провели по лестнице на второй этаж и не слишком вежливо просунули в одну из открытых белых дверей. Как только я вошел, дверь закрылась, и я остался один в обстановке обычного гостиничного номера, какие снимают средней руки дельцы и актеры с ангажементом. Две комнаты с коврами и ванной, обставленные дорого и пестро. Все это я уже видел; только странный белый врез в стене — что-то вроде скрытого сейфа или бара — отличал комнату от сотен ее гостиничных двойников. Я попробовал открыть врез-дверцу, и она легко подалась, обнажив металлическую пустоту примерно полуметровой емкости. Я закрыл ее и подошел к столу, на котором, кроме телефона, был и селектор, могущий связать меня в одиночку или одновременно с администратором, дежурной горничной, барменом и лицами под номерами от одного до пяти. Три из них светились, два были выключены. Я нажал кнопку с надписью «Бар» и услышал мелодичный голос динамика:

— Что желает господин Янг?

— Черный кофе без сахара и рюмку коньяку. — После обильного ужина с «парнишками» Стона есть не хотелось.

— Через три минуты откройте белую дверцу в стенке, и получите требуемое. Туда же вернете пустую посуду.

Я так и сделал. Белый сейф подал мне по лифту из бара коньяк и кофе, и я мог наконец в одиночестве обдумать все происшедшее.

И опять ошибся: «одиночество» не состоялось. В комнату без стука, как Джакомо Спинелли, и даже без условно принятых вежливых реплик вроде «разрешите», «можно», «извините, я на минуту», вошел человек лет пятидесяти, а может быть, и моложе, судя по его внешнему виду: не сед, не лыс, не обрюзг, не ожирел. Только морщины у глаз и у губ свидетельствовали об извечной работе времени. Да и зубы вставные, сверкнувшие слишком белой пластмассой, не говорили о молодости.

— Нидзевецкий, — представился он, подойдя ближе, но не протягивая руки, — для друзей Стае. Отправляюсь вместе с вами сегодня-завтра зарабатывать по пять тысяч на брата.

— Садитесь, — сказал я, — здесь хороший французский коньяк. Сейчас закажу бутылку.

— Уже освоили? — усмехнулся он. — Но мне ближе к заветной кнопочке, — протянул руку к селектору и в ответ на вкрадчивый шепот динамика скомандовал, как в строю: — Господину Берни Янгу требуется еще бутылка и второй бокал… — А когда заказ был уже сервирован, соизволил наконец обратиться ко мне: — Вы хорошо знаете, куда и зачем нам придется идти?

— А вы? — спросил я в ответ, помня предупреждение Стона не откровенничать.

Нидзевецкий ухмыльнулся, как школьник, подсмотревший ответ в подстрочнике.

— Честно говоря, я не верю в эту неэвклидову геометрию. Ни в четвертое, ни в пятое измерение. Есть дырка в шахту, только замаскированная. Какой-нибудь оптический фокус. В определенный день определенного месяца, в определенный час на рассвете или на закате дырка эта видна простым глазом. Ныряй — и все как в цирке, только без клоунов.

— Я тоже не верю, только не столь уж решительно, — сказал я. — Неэвклидовы геометрии есть и будут, а Эйнштейн опроверг и Ньютона. Так что, пока не пришлось нырнуть в эту дырку, не будем обсуждать ее местоположение в пространстве.

Нидзевецкий погрел коньяк в кулаке и выпил. Он не выглядел ни пьяным, ни охмелевшим, только глубокие темные глаза его чуть блестели.

— Значит, ученый-физик Янг не собирается ставить никаких научных экспериментов, — процедил он не без иронии. — Его, как и нас грешных, интересуют только пять тысяч в местной валюте?

Я пожал плечами: ни спорить, ни поддакивать Нидзевецкому мне не хотелось.

— И физики и лирики одинаково в ней нуждаются.

— Я не лирик, — зло сказал Нидзевецкий, — я неудачник. Врач-недоучка, фельдшер. В армии не дослужился выше поручика. Потерял два литра крови, совесть, честь и надежду на будущее. На большее, чем прилично водить машину или сделать укол камфары умирающему, не способен. Не выучился.

— Так почему же вы не вернетесь на родину? — спросил я. — Там, говорят, легко найти и работу и уважение. В любом гараже нужен шофер, в любой больнице — фельдшер.

— Не знаю, — вздохнул Нидзевецкий. — Засосало болото. Привык думать, что без денег ты никому не нужен. А тут сразу пять тысяч кредиток. Есть смысл рискнуть.

— И так же думают все наши коллеги?

— Гвоздь вообще ничего не думает — не обучен. Умеет стрелять без промаха или без выстрела — кулаком в переносицу, и добывать деньги у ближнего своего одним из этих двух способов. А за пять тысяч головой рискнет, если есть шанс выжить. И у Этточки вы ничего не узнаете, хоть и говорит она на трех языках, но так плохо на каждом и с таким угнетающим произношением, что смысл не улавливаешь.

— Кто же она по национальности?

— Этта Фин? Не знаю. Легче всего назвать ее мисс Фин, но подойдет и мадемуазель Фин, и фрейлейн Финхен.

Нидзевецкий залпом выпил бокал коньяка и налил другой.

— Много пьете, — сказал я. — Военная привычка?

— Отчасти. А сейчас, если хотите честно, пью со страху.

— Перед экспериментом?