Опознать отказались

— Политрук о листовках говорит красиво. Возможно, он прав, но хочется больших и настоящих дел. Таких, чтобы у фашистов волосы дыбом встали! А мы размахиваем бумажками. На них немцы, наверное, даже не обращают внимания.

В течение первого года оккупации Константиновки мы не один раз расклеивали листовки, написанные от руки или сброшенные нашей авиацией. Также распространяли и сводки Совинформбюро, которые писали на засвеченной фотобумаге, где-то раздобытой нашим командиром. Однажды Николай приклеил листовку даже у самого входа в полицию. Но мы недоумевали: почему оккупанты никак не реагируют на появление враждебных «новому порядку» листовок?.. Высказывались различные догадки. На одном из общих сборов кто-то предположил, что о них полиция просто не докладывает коменданту и шефу жандармерии.

Потом эта мысль подтвердилась. Работавший в полиции знакомый Николаю парень как-то рассказал, что руководство полиции, боясь гнева коменданта и шефа жандармерии, скрывало случаи появления листовок, хотя само принимало интенсивные меры к розыску подпольщиков. Сообщить немцам о листовках и сводках Совинформбюро оно собиралось после того, как поймают кого-нибудь «из большевистских наемников», так называли патриотов. Помышляли даже получить награду… Но до конца 1942 года об этом мы ничего не знали.

И все же под влиянием политрука у меня изменилось отношение к листовкам. Правда, тому способствовали и другие обстоятельства. По этому поводу мне хотелось поговорить с Николаем, да все не было подходящего случая. Но однажды сидели мы у нас во дворе и разговаривали. Вдруг женский голос спрашивает:

— Боря, а дэ маты?

— Пошла на огород, — ответил я и подтолкнул Николая: посмотри, мол, на эту женщину.

— Хай завтра прийдэ до мэнэ.

Она скрылась за калиткой, а я взглянул на друга и тихо предложил:

— Хочешь, расскажу тебе одну историю? Раньще эта старуха жила рядом с нами. Перед войной переехала на Червонный хутор, в двух километрах отсюда. Зовут ее все, от мала до велика, Романовной. Она неграмотная, но толковая и очень бедовая. Пришла однажды к нам и о чем-то долго шепталась с мачехой на кухне. Потом позвала меня, спрашивает: «Ты буквы щэ нэ забув?» — «Нет, не забыл», — «Тогда почитай нам». Романовна достала из-за пазухи потертый листок бумаги и подает мне. Развернул — наша листовка. Виду не подал, что бумажка знакомая, начал читать. В одном месте нарочно сбился и слова попутал. «Нэ брэши! — прикрикнула бабка. — Там нэ так напысано». А я и говорю: «Откуда вы знаете, вы же неграмотная?» — «Нэграмотна, та нэ дурна! — огрызнулась Романовна и, ткнув пальцем в листовку, приказала:-Читай!» Дочитав до конца, я аккуратно свернул листовку и предостерегающе сказал: «Ходить с такой бумажкой опасно. Немцы найдут — по головке не погладят». — «Ты мэнэ нэ лякай! — гневно оборвала старуха, а затем осеклась и, немного помолчав, таинственно добавила: — Якось найшла на вулыци цэй лысток, а прочитаты нэ можу, бо тэмна, нэграмотна. От и зайшла до вас, щоб прочиталы, про що воно там напысано». — «Вам ведь уже читали?» — попытался я уличить ее. «Нихто, нихто нэ читав», — отказалась Романовна и, покачав головой, что-то пробормотала себе под нос. А потом заявила, что дома сожжет листовку в печке, но пошла не домой, а к соседям. И мачеха потом говорила, что Романовна уже две недели носится по знакомым и всем предлагает прочитать бумажку «только что найденную на дороге», а текст листовки давно знает наизусть… Примечательный случай, правда? — спросил я.

— Да, да, — рассеянно ответил мой друг и заторопился домой.

Спустя некоторое время я встретился с Николаем у политрука. Владимир куда-то спешил и, немного проводив его, мы решили пойти к одному из щитов, где вывешивался листок украинских националистов под названием «Ввдбудова». Рядом всегда приклеивались информационные сообщения главной штаб-квартиры фюрера о действиях германской армии на всех фронтах. В них приводились фантастические цифры потерь Красной Армии и всячески раздувались успехи гитлеровских войск.

— Около этих бумажек недостает одного небольшого листочка, — как бы невзначай заметил я.

— Пожалуй, — быстро уточнил Николай, — нашей листовки.

Тут же я рассказал, как недавно встретил парня, с которым до войны занимался в секции бокса. Он под большим секретом поведал, что в городе какие-то смельчаки распространяют листовки и он хочет установить с ними связь. Я ответил, что это, наверное, дети «играют в войну», а настоящие партизаны такими пустяками заниматься не станут. Парень соболезнующе посмотрел на меня, повертел пальцем у виска и ушел.

— Значит, тебя за порядочного человека не принял? — улыбнулся Николай. Потом подозрительно глянул на меня: — Да, ты интересные истории рассказываешь. Не политрук ли поручил? А? — И неожиданно рассмеялся.

В конце 1942 года Николай принес мне новый текст листовки. Надо было написать десять штук. Закрывшись в комнате, мы начали выводить ровные печатные буквы. Вдруг Николай оторвался от работы и заговорил: