Опознать отказались

Декабрь был морозным, ветреным. Николай в своей шинелишке, а иногда в отцовской фуфайке появлялся возле лодочной станции, принося сводки. Он придумал такую сигнализацию: из проволоки сделал два крючка, к одному привязал белую тряпку, а к другому — черную. На ветку невысокого клена, который был нам хорошо виден из училища, он цеплял крючок с тряпкой. Белая означала: встреча сегодня после занятий; черная — завтра перед занятиями; белая и черная — надо явиться к командиру. Если же появлялся Николай — встреча немедленно. Крючки кое-когда цепляли Анатолий или брат Николая, но тот, конечно же, не знал о назначении сигналов.

С помощью нехитрой «тряпочной» сигнализации мы экономили время, лишний раз не ходили друг к другу домой, а сводки нам поступали почти бесперебойно. В училище так привыкли узнавать «последние вести», что считали это нормальным явлением, и задержка информации даже вызывала недоумение.

Наша деятельность по распространению сводок Совинформбюро не ограничивалась стенами училища, мы писали листовки, воззвания и расклеивали в городе, но в училище листовок не распространяли.

В первых числах января ко мне пришли Владимир и Николай. В тот день я поссорился с отцом и был не в духе.

— Как дела, казаки, — серьезно спросил отец, глядя на политрука.

— Ничего, Алексей Кузьмич, скоро докторами будем, — бойко ответил Владимир.

— Если будете учиться, как мой Борис, толку не будет. Ночами читает художественную литературу, да и пишет явно не конспекты. Я все вижу. Поступайте, как совесть велит, но все надо делать с умом.

Отец оделся и ушел. Ребята недоуменно смотрели на меня. Я попытался перевести разговор на отвлеченную тему, но мой прием не удался. Политрук требовательно спросил:

— Что случилось?

— Ничего особенного. Ночью на кухне читал. На окно повесил одеяло — светомаскировка. Оно, проклятое, подвернулось, и свет падал на улицу. Среди ночи сосед постучал в окно, выходил отец, а потом зашел ко мне в комнату, поправил одеяло, вырвал книгу, бросил под кровать и погасил лампу. Утром отругал.

— И правильно сделал. Ты же прекрасно знаешь, что в городе было много случаев, когда немцы, увидев огонь, стреляли в окна, могли с обыском нагрянуть. Я тоже люблю читать, но надо меру знать. Досталось — и поделом.

Владимир заметил, что я сник, и весело сказал:

— Его пример — другим наука… Ладно, не раскисай, давайте поговорим о деле. Как ты думаешь, а не отметить ли нам в училище новый год по-старому стилю. Украсим елку, пригласим баяниста, потанцуем — панихиду по окруженным немцам справим. Мысль?! Тебе самый раз этим делом заняться: парень ты веселый, общительный, девушкам нравишься. Уж я-то знаю…

Ребята рассмеялись. Обида постепенно уходила. Идея мне понравилась.

— Анатолий знает?

— Да. Он не придет, а вот Колю пригласили, барышню ему подберем.

— Что-то у тебя сегодня шутливое настроение, — недовольно заметил я.

— Тебя хочу растормошить. Сидишь бука букой. Потом добавил:

— Мы пошли. Ты помозгуй, а через два-три дня соберемся и обсудим.

Меня назначили ответственным за проведение праздника, Иванченко и Онипченко — моими помощниками. Организаторского таланта у меня нет да и житейской сноровки было немного. А тут свалились на меня такие заботы, что голова кругом пошла. Благо, помощники бедовые. Подготовка велась секретно. Алексей попросил уборщицу открыть нам в воскресенье училище. Елку и деда-Мороза раздобыл Владимир, игрушечными украшениями занимался Иван. Я знал, что у одной девушки из нашей группы брат баянист, и попросил ее переговорить с ним. Тот согласился.

— Гриша, — обратился я к Воропаеву, — некоторые ребята и девушки хотят отметить Новый год по старому стилю. Елочку соорудим, баянист будет, потанцуем, ты нам споешь. Учимся вместе, а живем, как кроты, всяк сам по себе. Пригласи брата Леки, пусть повеселится с молодежью.

Григорию предложение пришлось по душе, и на следующий день он сказал, что Лека и ее брат согласны прийти, но хорошо бы выпивку организовать. Потом, поразмыслив, добавил, что сам продумает этот вопрос.

В назначенный день мы с Николаем зашли к политруку, взяли небольшую елку, уродца деда-Мороза и отправились в училище. Иван и Алексей уже выносили парты в коридор. Все мы принялись за работу: политрук с Иваном украшали елку, Алексей растапливал буржуйку в классе, а мы с Николаем расставляли стулья.

К условленному часу начали сходиться учащиеся. На расписных санях приехали Григорий, Лека с братом и баянист. Все засуетились, загалдели. Баяниста встретили аплодисментами.

Михаил был одет с иголочки, выбрит, надушен. Скуластое грубое лицо, широкогрудый, короткие, колесообразные ноги. Взгляд полупьяных глаз тяжелый. Когда он снял пальто, из-под мешковатого, видимо, с кого-то снятого пиджака была видна кобура с пистолетом. Заметив, что я хлопочу больше остальных, он, обращаясь к Григорию, сказал:

— Зятюха, познакомь с этим…

Воропаев подозвал меня и представил. Михаил улыбнулся, показывая редкие зубы, дохнул перегаром:

— Чтоб никаких советских песен и всякой там агитации.