Оппозиция его Величества

Все это имеет прямое отношение к нашим «сюжетам». Негодование Киселева и Закревского по поводу слабого управления, «фальшивой филантропии» Орлова понятно. Более того, они верно устанавливают связь между отношением к солдату как к равному, как к человеку, имеющему такое же достоинство человека, как генералы Воронцов, Орлов, Киселев и т. д., и их возмущением несправедливостью начальства, ибо такое отношение и пробуждает в первую очередь чувство собственного достоинства, которое когда-то так умилило Сабанеева в казаках. Именно это чувство, воспитанное либеральными офицерами-семеновцами, побудило восстать солдат, которых заставляли плевать друг другу в лицо, хотя за несколько месяцев до появления Шварца они никогда бы не подумали восставать. Так что в действиях офицеров этого полка, как и Орлова, и вправду содержался элемент «революционный», если считать, что «самосознание общественного класса прежде всего выражается в пробуждении чувства собственного достоинства».

В этом очно-заочном споре Ермолова с Воронцовым Киселев на стороне последнего. В 1819–1822 гг. он постоянно обращается к проблеме судопроизводства. Так, в феврале 1821 г. он пишет Закревскому: «Свод законов отлично полезное дело, тобою сотворенное; теперь введите правосудие, с духом времени согласное и отклоните жестокость и произвольность, ни с каким временем не согласные. Вот монумент, который ты должен себе воздвигнуть и который должен удовлетворить честолюбие твое»; то, что Киселев называет «сводом законов» есть вариант сборника приказов по военному ведомству. Ответ Закревского красноречив: «Нет, не беру на себя ввести правосудие, с духом времени приличное и отвратить жестокость и произвольность. Надо время и люди, чтобы заняться законом, и я на себя сего не возьму, ибо законы не есть циркуляры, которые, рассылаются по военному ведомству».

В январе 1822 г. Киселев вновь деликатно возвращается к этой теме, говорит о необходимости «рассмотреть законы, исправить обветшалые, уничтожить противуречие и потом уже составить свод или кодекс», изменить сам порядок суда, ибо «у нас кто под судом, тот и виноват». Закревский отвечал, что очень интересуется этим вопросом, но времени для занятий мало [208]. Мы видим, что и Закревский — не противник реформы судопроизводства. Но — нет времени, нет людей, т. е. помощников, да и сам Закревский, видимо, не очень подготовлен к роли реформатора законодательства. А кроме того, говорит Закревский, для реформы нужно благожелательное «чтение вышних»; таковое отсутствует. И посему господствуют «жестокость и произвольность, ни с каким временем не согласные», вместо законов — циркуляры, а законом называется «приказ о непоказывании галстуха». И Власть это положение устраивает.

Об уровне правосознания самыхвысших носителей власти можно судить по двум следующим эпизодам. Первый из них излагается Н. М. Лонгиновым в письме к гр. С. Р. Воронцову от 26 февраля 1821 г. Аракчеев добился в Комитете министров осуждения некоего губернатора, которого хотел «изничтожить» «каким бы то ни было способом», и объявил, что его должна будет судить Уголовная Палата той самой губернии, где тот начальствовал. На это статс-секретарь Молчанов заявил, что не может «вписать такой нелепости в журнал… ибо губернаторы судятся только Сенатом». Дальнейший диалог между Аракчеевым и Молчановым представляет немалый интерес:

«— Почему это Сенатом, и что есть общего между ним и виновным губернатором? Он предается суду Комитетом министров и на это есть Уголовная палата.

— Существует закон, — возражает Молчанов, — по которому только Сенат может судить губернаторов.

— Ну, так закон дурен!

— Закон этот не мною установлен, но я здесь для напоминания о нем и для применения его.

— Значит, нет никакого способа для правосудия? — говорит Аракчеев.

— Правосудие будет, да не по вашему способу…

— Зачем вы все говорите прежде всего о Сенате и все о Сенате?

— Повторю вам, что этого требует закон.

— А почему такой дурной закон?

— Закон превосходный, потому что первая основа справедливости, на котором и создан этот закон, та, что всякий судится судом равных себе. Ведь если губернатора предать суду Уголовной палаты его губернии, судьями будут его же подчиненные; в Сенате же его судьями будут равные ему. К тому же закон не мною писан, но он существует везде, чем доказывается его пригодность».

В ответ Аракчеев одарил собравшихся «язвительной гнусной усмешкой» и произнес свою всегдашнюю присказку: «Извините, я на медные деньги у приходского дьячка учился» [209].