Оппозиция его Величества

С конца 1823 г. кризис, о котором мы говорили выше, переходит у наших героев в апатию. Это слово, пожалуй, точнее других характеризует их душевное состояние в то время. Служба стала не в радость. Перемены в Главном штабе были не просто кадровыми перестановками. Менялось само направление, характер его деятельности, что не могло не отразиться на функционировании армии в масштабах всей страны. Волконский и Закревский при всех недочетах много делали для армии, хотя бы потому, что не давали окончательно «разгуляться» Аракчееву. Они много помогали Ермолову, Сабанееву, Киселеву и Воронцову в преодолении обычных бюрократических препон. Ускорение рассмотрения их ходатайств серьезно облегчало их деятельность как командиров, особенно если учесть общее меланхоличное движение дел в стране.

Теперь все пошло по-другому. Ермолов писал Закревскому: «По делам весьма примечаю я, что не с тобою, но с другими имею я дело. Лежат представления без разрешения, являются отказы, которые можно бы и даже было бы прилично не делать. Делаются шиканские запросы и надобно будет бросить немецкое царство. Словом, изобретаются все средства поселить к службе всякого рода охлаждение». Ермолову вторит Киселев: «Деятельность моя ускромилась, или лучше сказать притуплена бездействием начальства, которое меня с учтивостью терпит… Убеждение в бесполезности заставит сложить ярмо, которое шесть лет ношу и которое при вас и от вас, любезные друзья, меня не тяготило, но теперь честолюбие без пищи и пожертвование без цели; остается ожидать приговор судьбы, который кончит суетную жизнь, химер посвященную, для начатия другой, менее блистательной, но более полезной»[240]. Вероятно, в этих строках есть и желание как-то утешить, сделать приятное Закревскому, но не только оно. Не лучшим образом настроен и Сабанеев: «Воронцов так же сед, как и я; мы живем с ним по соседству и нередко видимся… Что за удивительный человек, дай Бог таких людей более, но и им недовольны. Кто же может угодить? Никто, да и не надо угождать. Иди по чистой совести и по стопам заповеди, вот и все искусство управлять людьми, т. е. для управления людьми надобно сперва уметь управлять собою». Ясно, кому адресует Иван Васильевич это пожелание. В 1824 г. Сабанеев временно командовал 2-й армией и за несколько месяцев сэкономил 1,6 млн. руб. в сравнении с прошлогодней сметой. Однако царь не сказал ему и «полслова» благодарности: «Такое равнодушие к службе ревностной (если находят командование мое таковым) службе вредно, а мне унизительно. Так и быть. Покуда смогу служить буду я с тою же ревностию, как всегда»[241]. Закревский в декабре 1824 г. подал в отставку, но царь отклонил его прошение.

И в прежние годы герои этого рассказа ругали конкретных министров, Сенат, правительство вообще и позволяли себе осуждать самого царя. Однако не было таких широких и безысходных обобщений, скепсис не замешивался так густо на горечи, а раздражение было боевым, волевым что ли. Был настрой, они были готовы драться.

А сейчас руки словно опустились. Нет, разумеется, в этих руках еще помещались и Кавказ, и Финляндия, Новороссия и 2-я армия. И тем не менее.

Раздражение, не находящее выхода, загустевая, может превратиться в апатию.

Искоренить зло не в их власти. Когда политика правительства приходит в противоречие со здравым смыслом, труднее всего тем, кто имеет глаза и собственное мнение, что, впрочем одно и то же. Придворные остаются придворными, они не сомневаются, ибо сомнение — привилегия разума, но не веры.

«И нельзя от нас требовать такого ослепления, чтобы мы того даже и не видали».

Власть, со своей стороны, была ими недовольна и уже навсегда. Это тоже понятно. В момент, когда торжествуют «гасильники», любые проявления независимости имеют свойство увеличиваться и преувеличиваться в сознании.

Когда мы говорим об Александре I в период 1815–1825 гг., у нас есть тенденция чуть-чуть упрощать, спрямлять, пытаться провести прямую по кратчайшему расстоянию между наиболее зримыми ориентирами — поселениями, аракчеевщиной, Фотием, мистицизмом и т. п. Но в истории кратчайшее расстояние не всегда ведет к истине. Ведь кроме Фотия и Аракчеева есть польская конституция, «Уставная грамота», проекты освобождения крестьян, есть слова «не мне их (декабристов — М. Д.) судить».

Тем не менее в последние годы жизни состояние его таково, что он не верил уже не только Ермолову (это хотя бы можно попытаться понять), но и Киселеву, беспредельно преданному ему Киселеву (что непостижимо). Как известно, в его кабинете после смерти был найден следующий текст, написанный его рукой: «Пагубный дух вольномыслия или либерализма разлит или, по крайней мере, сильно уже разливается между войсками… Есть по разным местам тайные общества или клубы, которые имеют притом секретных миссионеров для распространения своей партии Ермолов, Раевский, Киселев, Михаил Орлов, Дмитрий Столыпин и многие другие из генералов, полковников, полковых командиров, сверх того большая часть разных штаб- и обер-офицеров»[242].