Оппозиция его Величества

Характернейший пример в этом смысле — восстание в Имеретии в 1819–1820 гг. Русификаторская политика правительства коснулась грузинской церкви: духовенство и церковные имущества решено было подчинить Синоду и назначенному Петербургом экзарху (митрополиту) Грузии. При этом резко сокращалось число приходов, количество священников и епископов. Церковных дворян начали выселять на казенные земли. Единственным положительным моментом реформы считается освобождение княжеских и дворянских священников и их семей от крепостной зависимости. Реформа, естественно, вызвала резкое недовольство грузинской церкви и дворянства. Дело кончилось восстанием в Имеретии.

Драматичность положения Ермолова заключалась в том, что он был категорически против этой реформы, ибо прекрасно понимал ее несвоевременность, но сделать ничего не мог. В Петербурге, как это не раз бывало, его мнение проигнорировали. Ермолов во время «проконсульства» старался не ставить нереальных задач, т. к. был уверен, что малейшая неудача может сказаться на престиже страны. И вот в данном случае он против своей воли был вовлечен в эту историю, которая, начавшись, уже непременно должна была быть закончена, по соображениям престижа прежде всего. Д. В. Давыдов именно о таких случаях говорил, что военный человек — раб. Отступать Ермолову было невозможно: повеление императора должно быть исполнено. Восстание в Имеретии, во время которого был убит, в частности, любимец Ермолова полковник Пузыревский, было жестоко подавлено.

Однако что касается походов в горы против народов Дагестана и чеченцев — это была целиком ермоловская инициатива. И делить ответственность ему не с кем.

При оценке Ермолова-имперского администратора нужно иметь в виду, что его репутация была не только «сделана», но и в немалой степени «наговорена» им самим. Он был крупным мастером блефа — во всех сферах жизни. Полагаем, что известный отзыв о нем Грибоедова как о «сфинксе новейших времен», скорее всего относится именно к этой составляющей его личности; заметим, что это точка зрения одного из проницательнейших людей эпохи. Ермолов обожал удивлять, поражать и т. п. В этом смысле посольство в Персию дает верную картину. Письма его пестрят словами «надул», «испугал» и другими в таком роде.

Свою репутацию на Кавказе Ермолов не завоевывал постепенно, а установил немедленно и такую, какую хотел: сильного, властного, абсолютно бескорыстного человека, жесткого, а порой и жестокого правителя, которого при случае ничто не остановит. Н. Н. Муравьев говорил, что в одной из бесед с грузинскими князьями Ермолов пообещал, что если они взбунтуют народ, он истребит в Кахетии 30 тыс. человек. Само по себе это заявление — типично ермоловский блеф. Ему важно было с самого начала устрашить влиятельные и владетельные умы, как бы обозначить репрессивную «перспективу». Несмотря на многочисленные «фельдфебельские» заявления, он далеко не всегда был прямолинеен. Так, если шекинского Измаил-хана он приструнил сразу же, то сильнейшего из ханов — ширванского Мустафу — «ласкал» до поры (причем на первое свидание с ним отправился со свитой всего из пяти казаков, со вкусом сообщив потом Закревскому: «Вот чем я его зарезал!»[101]. Создавая себе необычную репутацию он, в частности, демонстративно отказался от богатых подарков, которые пытались сделать ему ханы «по обычаю ли земли, или по обычаю главнокомандующих», но разрешил каждому хану преподнести по простой узде и плетке («эмблематические подарки»). А вместо предметов роскоши взял для русских солдат 7 тыс. баранов.

Жизнь, однако, сложилась так, что его угроза залить Кахетию кровью осуществилась. Но иначе и быть не могло, ибо тезис «добро с насилием» — парафраз понятия «цель оправдывает средства». И человек, исповедующий это правило, готов к применению насильственных средств для достижения доброй, как ему кажется, цели. Дело лишь за обстоятельствами, но история показывает, что такие обстоятельства всегда находятся. Или их создают.

Вышесказанное позволяет сделать весьма важный вывод. На наш взгляд, у Ермолова, в отличие, например, от Воронцова, очень слабо выражено то, что можно назвать правовым сознанием. У него другая парадигма, другое видение мира. Его практика как главы русской администрации на Кавказе, как главного представителя императора и даже как командира Кавказского корпуса весьма относительно сопрягается с законностью, даже на том уровне, на каком тогдашнее законодательство — гражданское и военное — могло включать этот принцип.

Разумеется, и в России сплошь и рядом царило беззаконие. Но то неясное в целом правовое состояние, подвластных земель, достаточно неопределенное положение Власти, сочетание местных обычаев и российских законов, правовая неграмотность не только местных жителей, но и русских чиновников — все это значительно расширяло рамки возможного произвола и Ермолова и его подчиненных. Здесь важно различать, что обуславливалось этим объективно неопределенным состоянием, а что было воплощением программных установок самого «Проконсула» («добро с насилием» и т. п.).