Оппозиция, или как противостоять Путину

Этот «страх перед чужими» был вызван разрушением общины, лишением человека того космического чувства, при котором он чувствовал себя в мире как в доме. Советский человек совершил великое дело— сумел перенести дух общины в трудовой коллектив индустриального общества. И вот, это наше национальное сокровище грубо растаптывают. Какая носорожья тупость!

Наши либеральные «цивилизаторы», которые думают, что несут свет «отсталому народу», как раз и стали агентами архаизации нашей жизни — и не только в хозяйственном плане, но и в плане межэтнического общежития. Каких страданий это уже нам стоило. А ведь был урок перед глазами — западные колониальные режимы как раз и привели к возникновению «племенного» сознания в захваченных ими землях. А теперь они сокрушаются по поводу «трайбализма, чья мощь оказалась одним из сюрпризов, а в своей ультранационалистической форме — одним из проклятий XX века».

И постсоветские страны испытывают сейчас нарушение этнического равновесия вследствие интенсивных потоков миграции. И невежество политиков в вопросах этничности сегодня очень дорого обходится и мигрантам, и местному населению, и государству.

Это невежество выражается уже в языке, на котором говорят и политики, и чиновники, и СМИ, когда касаются этнических проблем. Чего стоит хотя бы дикий в своей нелепости термин «лицо кавказской национальности»! Когда возмущение этим термином достигло порога, в газетах («Комсомольская правда», 2003) стали писать: «приметы злодея: кавказской народности, на вид — 25 лет». Политики озабочены защитой прав русских за рубежом, например, права школьников на изучение русского языка в Латвии. Об этом говорят как о защите прав соотечественников, хотя и это нелепо. Уже более 15 лет как Латвия — иное государство, русские в ней борются не за возвращение в Россию, а за получение латвийского гражданства, никаких оснований называть их соотечественниками нет (скорее подойдет устаревшее слово «соплеменники»). Напротив, едва ли не большинство абхазов имеют гражданство России, но их соотечественниками называть не принято, хотя они-то как раз точно соответствуют этому понятию.

В результате возникают напряженность и эксцессы, на которые и общество, и государство отвечают на удивление тупо, лишь подливая масла в огонь или закладывая мины замедленного действия. Самой обычной реакцией на межэтнические конфликты являются обычно проклятья в адрес «национализма и ксенофобии», которые раздаются с трибун всех уровней, и милицейские репрессии, загоняющие «дьявола национализма» в подполье. Никто не желает и слышать о «непередаваемой значимости» этнического самосознания. Между тем, как пишет видный ученый-этнолог, эти конфликты говорят об отчаянном усилии людей, «чтобы восстановить те условия жизни, при которых некогда удовлетворялись определенные потребности; чтобы вырваться за вновь окружившие их стены, даже если они только плод фантазии, и попасть туда, где они могут считать себя дома и где, объединившись со своими, они смогут вновь обрести в некоторой степени то, что можно обозначить как чувство физической и эмоциональной безопасности». Эти конфликты — важный симптом социального неблагополучия, но их просто подавляют, нисколько не думая о лечении самой болезни.

Для нас в России проблемы этничности имеют особую значимость. Мы погрузились в глубокий и затяжной кризис, из которого придется выбираться еще очень долго. Взрыв этничности, порожденный культурным и политическим кризисом перестройки, был подпитан развалом хозяйства. Грубое и даже насильственное разрушение общей мировоззренческой матрицы советского народа, глумление над символами национального самосознания и подрыв коллективной исторической памяти создали в массовом сознании провал, который мог быть заполнен только различными версиями идеологий, включающих этнические составляющие. И московские, и местные элиты, и теневые, в том числе преступные, силы в России и за рубежами использовали эти конъюнктурные идеологии в целях мобилизации людей для решения своих политических и экономических задач, чаще всего разрушительных. Те, кто пытался этому сопротивляться, не имели инструментов, чтобы понять происходящее, и не имели языка, чтобы его объяснить людям.

Чем дальше развивается этот кризис и чем большие зоны сознания и обыденной жизни охватывает создаваемый реформой хаос, тем сильнее обостряется у человека потребность вновь ощутить себя частью целого, частью устойчивой социальной общности, создающей если не реальные, то хотя бы иллюзорные защиты стабильного бытия. И в этой ситуации вечного переходного периода самым доступным и очевидным ответом становится идентификация себя с этнической группой. Этническая принадлежность в обществе, столь уродливо расколотом социальными противоречиями, оказывается едва ли не единственной консолидирующей силой. Реформа генерирует и радикализует этничность в России.