Оправдание Острова

Вслед за этим на Большой земле появилась серия статей и телевизионных программ, прославлявших особенные качества южан: миролюбие, трудолюбие, тягу к знаниям и нежелание смириться с многовековым игом северян. Северяне же, в силу природной аномалии, оказались воинственны, ленивы, не желали учиться и испытывали неуемную страсть к порабощению себе подобных. Узнав о существовании на одном острове народов столь различных, Континент не уставал изумляться такому природному явлению.

Подобно разорвавшейся бомбе, прозвучало выступление некоего Филона, уфолога с южного побережья Острова. С младых ногтей Филон предавался наблюдению за пришельцами из созвездия Южная Рыба, то и дело приземлявшимися недалеко от его родной деревни. Заметив пытливого отрока, инопланетяне быстро нашли с ним общий язык, подружились и временами катали его на неопознанных летающих объектах.

Они рассказали Филону, что в созвездии Южная Рыба давно проявляют интерес к Южной части Острова и даже мечтают установить с ней побратимские отношения. Юг привлекал гостей своей древней и ни на что не похожей цивилизацией, богатой кухней и народным творчеством. В последнем наибольшее впечатление на них производили загадки, отражавшие парадоксальность мышления южан.

В ответ Филон тут же загадал инопланетянам загадку: днем кусает, ночью плавает. Несмотря на все усилия, отгадать загадку пришельцы не смогли. Когда же Филон объявил разгадку, они были поражены ее простотой: вставная челюсть. На вопрос о том, где было изобретено это удивительное приспособление, юный уфолог отвечал, что, конечно же, на Юге Острова. Иначе отчего же, спросил он, у всех в этих краях вставные челюсти?

Двухголовых гостей Филон также ознакомил с крылатыми фразами Председателя Касьяна, которые с детства знал наизусть и выдавал за свои. Инопланетяне хлопали ему всеми шестью руками, хотя и признавались, что двух голов для понимания этих фраз им было недостаточно.

В минуту откровенности они признались Филону, что в свое время пустили на Остров два луча: один положительный, на Юг, и один отрицательный, соответственно, на Север. Тут-то ему и стало понятно происхождение высокой цивилизации на Юге при полном ее отсутствии на Севере. Многолетнее молчание о столь важных вещах Филон объяснил своим длительным пребыванием в созвездии Южная Рыба.

Сведения об облучении распространились по мировым информационным агентствам в течение дня, и всем стало ясно: северяне не виноваты в том, что они такие непривлекательные. Через день, однако, космическая тема исчезла из информационных сводок так же внезапно, как и появилась.

Позднее, спустя примерно месяц, по лентам информационных агентств прошло короткое сообщение о том, что Филон, оказывается, в созвездии Южная Рыба никогда не бывал, но все прошедшие годы провел в закрытом лечебном учреждении.

Тем временем публикации перешли к выяснению того, что́ в сложившейся обстановке можно сделать. Люди доброй воли отвечали: помочь Югу. Вздрогнув от неожиданного предложения, пресса растерянно спросила: как именно? И тогда впервые прозвучало холодное слово оружие. Люди доброй воли произнесли его не без сожаления.

Ксения

Темно: осенью рано темнеет. Еще тепло, и мы ужинаем во дворе дома тетушки Клавдии. На длинном дубовом столе – масляные светильники. В полном безветрии пламя и строго, и стройно. Предвосхищая Караваджо, оно выхватывает из темноты глаза, скулы, руки. Струится тихая беседа взрослых, от которой нам спокойно и даже немного сонно. Мы не хотим идти в дом, и прислуга выносит нам накидки. Сидим рядом, слушаем слова, которые неторопливо слетают с уст, не соединяясь друг с другом.

– Волнение на море.

– Говорят, на Большой земле сейчас гораздо холоднее.

– При желудочной боли надо пить растертый оникс. А вообще, конечно, нужно молиться.

По отдельности слова нам знакомы, но смысл речи ускользает от нас, тает в темноте дымом от фитиля.

Чувствуем, как чьи-то сильные руки уносят нас в дом.

Утро. Жан-Мари просил рассказать об осеннем утре. Желательно, на той же дороге, по которой мы шли летом.

Воздух резок и прян. Мы идем за телегой. Листья желты. Некоторые – даже не листья уже, а соединение нитей. Впечатывая их в сырые колеи, перед нами вращаются колёса. Некоторые листья, приклеившись к ободу, поднимаются на высоту колеса и снова опускаются на землю. Колёса обозрения. Скрипят и двигаются неравномерно, следуя медленным лошадиным шагам. Двигаются, кажется, отдельно друг от друга, будучи на самом деле неотделимы.

Мы садимся на телегу и вливаемся в общий ритм. Наши ноги качаются влево и вправо. Под нами – мягкое сено. Перед нами – убегающий путь. Наша поездка – прощание и печаль, потому что, идя вперед, следует оборачиваться, и прощаться, и печалиться.