Оправдания Евы

Я положила записку на его подушку, натянула платье на голое тело, сунула белье и чулки в сумку, кое-как втиснула ноги в лодочки и унеслась в свой номер. Там осуществила ГШРП – гигиена, шмотки, расческа, помада – как называет торопливые сборы на работу моя часто просыпающая лучшая подруга Наташка. За это время я подготовилась к возможному столкновению с бывшим в коридоре, на лестнице, в холле. Надо не останавливаться и бежать мимо, стуча пальцем по запястью, на котором когда-то носили часы. Он сообразит, что за опоздание меня расстреляют либо здесь, либо дома, усмехнется, поднимется к себе, обнаружит записку. Выматерит, наверное, последними словами. Хорошо, что я этого уже не услышу.

Но путь был свободен – ни души. Только выйдя на улицу, я столкнулась с двумя мальчиками из команды бывшего.

– Начальство без помпы выехало из отеля, – сказал один другому.

– Когда?

– В восемь расплачивался внизу с чемоданом.

– Куда?

– Откуда мне знать? В Москву? Или в приличное место в центре? В любом случае сегодня оторвемся.

– Наконец-то!

Я остановилась. Чудо, что успела встать на обе ноги, могла бы застыть на одной и через секунду рухнуть на мостовую. Мой бывший попросту сбежал? Подхватил свой наверняка еще до вчерашнего захода в бар собранный чемодан и был таков? Я хоть записку оставила. А он без прости-прощай обошелся. Ну, и кого из нас мама лучше воспитала? Почему-то именно бумажка, нервно исписанная русскими словами, которую горничная просто бросит в мусорный мешок, доканывала меня. Я в эти слова душу вложила! Я их после лучшей ночи в своей жизни из себя выдавила! Я совершила подвиг, включив разум тогда, когда ни одна нормальная женщина и не вспомнила бы о его наличии у себя! Ничто так не унижает человека, как напрасный героизм. На меня накатил мой эталонный стыд. Уже не чаяла повторения, думала, он так и останется недосягаемым. Но благодаря мужику, который только что сбивчиво твердил о любви и воссоединении, а потом пустился наутек, достигла.

Мне едва исполнилось пять. Мама стала главным инженером, обзавелась небольшим кабинетом и начала раз в месяц работать по субботам. Производство было непрерывным, и руководящие дамы всех мастей по очереди лихо швыряли свой выходной на алтарь карьеры. Там я впервые увидела столы, поставленные буквой «Т», и решила, что это очень некрасиво. Мама усаживала меня в дальний конец, щедро шлепала рядом пачку тонкой чистой бумаги – не то что дома, где все время приходилось выпрашивать листочек. Потом рылась в сумке, сокрушенно бормотала: «Опять фломастеры забыла», вынимала из стакана на своем столе два карандаша – простой и красный – и говорила: «Все, тебя нет, ты рисуешь». Это было восхитительно. Кто не портил бумагу на маминой работе, у того не было детства.

Часа через полтора раздавался стук в дверь, и на пороге возникала какая-нибудь тетя – Тамара, Валя, Лиля – и звала меня пить чай в лабораторию. В этом волшебном месте я узнала, что белый халат носит не только, с моей точки зрения, психически неустойчивая врач-педиатр. Нет, правда, может нормальный человек при каждой встрече требовать, чтобы вы показали язык, даже если у вас не болит горло? Лаборатория была неимоверная – светлая мебель, ряды химической посуды и предметы моего обожания – микроскоп, спиртовки и тонкие длинные стеклянные палочки, которыми смешивали жидкости в колбах. В самую большую прозрачную засыпали заварку и лили кипяток. И она не лопалась. Это уже было цирковое представление, самая интересная его часть – фокусы.

В одно прекрасное чаепитие одна из теть рассказала другим, что ее сын притащил домой котенка, такого малюсенького, что она не знает, кот это или кошка. Пробил мой час. Я обладала знанием, которого не было у растерянных взрослых, и жаждала им поделиться. Я вообще когда-то любила помогать всем подряд. И небрежно сообщила:

– Надо котенку под хвост заглянуть.

Женщины мгновенно умолкли, потрясенные столь скорым и элементарным решением терзающей их проблемы. А я принялась за эклер, не претендуя на благодарность.