Опричнина. От Ивана Грозного до Путина

Москва была разгромлена и сожжена. Всего трупов было столько, что, по свидетельству летописей, «Москва-река мертвых не пронесла». М. Н. Покровский говорит о 800 тыс. погибших и 150 тыс. уведенных в плен во время этого нашествия[683]; лично я считаю это сильным преувеличением, возможно, достаточно обычным для древних и средневековых источников десятикратным. Н. И. Костомаров, ссылаясь на современников, прямо говорит о 80 тысячах. Однако ясно, что счет шел если не на сотни, то на десятки тысяч. Вот только пограбить победителям было нечего – все имущество москвичей сгорело…

Конфуз от всего, что произошло, был столь явным, что приходилось за него оправдываться, в том числе и перед иностранцами (например, перед теми же поляками чуть позже, во время упоминавшейся кампании по выбору короля). Вот как объяснял царь произошедшее польским послам: «Их (крымчаков. – Д. В.) было 40 000, а у меня только 6000 (тут речь явно идет только об опричниках. – Д. В.). Ну равные ли силы, сами посудите? Я ничего не знал: вперед отправил шесть воевод с большими полками, а они мне не дали знать о крымцах… Я и тут ни на волос не испугался татар, а только увидел, что мои люди мне изменяют и предают меня, и потому немного свернул в сторону от татар (совсем немного – всего лишь до Углича добежал. – Д. В.). Тем временем татары напали на Москву; если бы в Москве была только тысяча человек для обороны, и тогда б Москву отстояли; а когда большие не хотели обороняться, то куда уж было обороняться меньшим (самокритично; кстати, еще к вопросу, почему 80 или больше тысяч москвичей не смогли отстоять город. – Д. В.)[684].

А ведь Иван Грозный не всегда был трусом! Справедливость требует отметить это. Так, во время московского пожара он, по словам Н. М. Карамзина, «сам тушил огонь, подвергался величайшей опасности, стоял против ветра, осыпаемый искрами, и своею неустрашимостью возбудил также рвение в чиновниках»[685]. Вполне достойно держался царь и пятью годами ранее, во время упоминавшейся битвы 1555 г. с крымчаками, когда он рвался сам возглавить войско, и воеводы с трудом его удержали от такого шага[686]. Может быть, он стал трусом, когда повернул от «либеральных» реформ к террору?

Но вернемся в 1571 год. Сам царь занимался поисками «виноватых» и по своему обычаю взял «запись» с князя Мстиславского (помощник погибшего Бельского) о том, что тот со своими товарищами сносился с ханом и изменнически позвал его на разорение Русской земли. Н. И. Костомаров считает это нелепостью, хотя бы потому, что Мстиславский не был наказан, хотя такую измену «не простил бы и более добрый государь». И в самом деле, обвинения в измене конкретно Мстиславского выглядят нелепо. А обвинения других – с учетом всего сказанного?

Разгром был страшный. И царь вынужден был слушать надменные речи крымского хана: «Жгу и пустошу все за Казань и за Астрахань. Будешь помнить… Пришел я на твою землю с войсками, все пожег, людей побил; пришла весть, что ты в Серпухове, я пошел на Серпухов, а ты из Серпухова убежал; я думал, что ты в своем государстве, в Москве, и пошел туда; ты и оттуда убежал. Я в Москве посады сжег и город сжег и опустошил, много людей саблей побил и в полон взял, все хотел венца твоего и головы; а ты не пришел и не стал против меня! А еще хвалишься, что ты московский государь! Когда бы у тебя был стыд и способность (дородство), ты бы против нас стоял! Отдай же мне Казань и Астрахань, а не дашь, так я в государстве твоем дороги видел и узнал; и опять меня в готовности увидишь»[687]. Дошло до того, что татарский посол от имени хана подарил царю кинжал на случай, «если царь захочет от безысходности перерезать горло»[688].

Таким тоном татарские ханы не говорили с русскими князьями уже лет двести. И не было такого позора: так, в 1408 г. великий князь Василий Дмитриевич, имея к своим услугам куда меньше сил, отстоял Москву от ордынского хана Едигея[689]. А уж с ордынскими ханами крымские так не говорили никогда (ну разве что в последние пару десятилетий существования Золотой Орды, с 1480 по 1502 г.): ведь Крымское ханство было всего лишь отпавшим улусом Орды! Притом сам Девлет-Гирей отнюдь не был храбрецом: еще в 1552 г. он осадил Тулу, думая, что царь с главными силами уже у Казани, узнав же, что тот еще под Коломной, спешно отступил[690].

Впрочем, у крымского хана был и еще один повод для высокомерия: Гиреи – все же Чингизиды. А «Мамаевич» (тем более по женской линии) Иван Грозный, с точки зрения татар – просто узурпатор! Правда, некоторые кияты, имевшие, как уже говорилось, один корень с Чингисидами еще в раннем Средневековье, считали себя членами «золотого рода» Чингисхана (например, живший в конце XIII в. Ак-Буга)[691]; возможно, что и основатель рода Глинских Мансур был сыном Мамая от второй жены, чингисидки. Однако сам Иван Грозный, насколько известно, на то, что в его жилах течет кровь Чингисхана, не претендовал[692].

1572: первое спасение Отечества