Опрокинутый мир

Она принялась рассеянно перебирать бумаги, наводя какое-то подобие порядка. По существу, это было бесцельное движение: броня самообладания треснула.

– Ты так и не видел Дэвида…

– Дэвида? Ты назвала его Дэвидом?

– Он был… – Она подняла на меня глаза, полные слез. – Пришлось отдать его в ясли, на меня навалили так много работы. Я навещала его каждый день, но тут на нас напали. Меня поставили на пост у гидранта, и я не могла, я не успела… Потом мы побежали туда…

Я отвернулся к стене и зажмурил глаза. Она закрыла лицо руками и зарыдала. Через несколько секунд не выдержал и я.

В комнатушку заглянула какая-то женщина, увидела нас и отпрянула, притворив дверь за собой. Я подпер дверь плечом, чтобы нас больше не беспокоили.

Потом Виктория сказала:

– Я решила, что ты уже не вернешься. В Городе была полная неразбериха, но я разыскала кого-то из твоей гильдии. Он оказался откровеннее и проболтался, что там, на юге, убили много учеников. Я рассказала ему, когда ты уехал и как долго тебя нет, он не стал меня разуверять. Ведь я же ничего не знала, кроме одного: когда мы виделись в последний раз и когда ты обещал вернуться. А прошло целых два года…

– Меня предупреждали. Только я не мог в это поверить.

– Отчего же?

– Мне предстояло пройти всего-то миль восемьдесят в оба конца. Я был убежден, что обернусь в несколько дней. И никто из гильдиеров не объяснил мне, почему это невозможно.

– А они знали?

– Без сомнения.

– Могли бы по крайней мере подождать до рождения ребенка.

– Меня вынудили подчиниться приказу. Это расценивалось как важная часть моей подготовки.

Виктория понемногу совладала с собой, слезы полностью смыли ее первоначальную и, быть может, напускную антипатию ко мне, и мы обрели способность говорить, не теряя логики. Она подняла рассыпанные бумаги и убрала их в ящик. Я опустился на стул у стены.

– А знаешь, системе гильдий скоро конец, – заявила она.

– Ну уж, не преувеличивай.

– Система разваливается. И ее надо сломать до конца. Да оглянись вокруг – сам видишь, насколько все изменилось. Каждый волен выйти за пределы Города когда угодно. Ясное дело, навигаторы будут цепляться за старое, потому что живут в прошлом, но мы…

– Не такие уж они твердолобые, – возразил я.

– Можешь не сомневаться, они постараются вернуться к секретности и угнетению, как только сумеют.

– Ты ошибаешься, – произнес я тихо и твердо. – Точно знаю, что ошибаешься.

– Допустим, ошибаюсь. И все равно нужны и другие перемены. В Городе не осталось никого, кто бы не понимал, что наша жизнь под угрозой. Мы крадемся по земле исподтишка, как воры, и тем самым лишь умножаем угрозу. Пришла пора наконец остановиться.

– Виктория, ты просто не…

– Ты только взгляни на разрушения! Убито тридцать девять детей! А убытков и не сосчитать!.. Неужели ты веришь, что мы способны уцелеть, если местные будут нападать на нас снова и снова?

– Все улеглось. Мы контролируем обстановку.

Она покачала головой.

– Не так уж важно, как обстоит дело сию минуту. Я говорю о перспективе. Все наши беды оттого, что Город перемещается. Это само по себе чревато опасностями. Мы вторгаемся на земли, принадлежащие другим, мы покупаем рабов, чтобы они настилали рельсы, мы вымениваем женщин и заставляем их спать с людьми, едва им знакомыми. И все ради того, чтобы Город двигался, двигался, двигался…

– Город не может остановиться, – заявил я.

– Вот-вот! Ты уже стал частью системы. Всегда одно и то же, всегда это тусклое, сухое заявление, и никто даже не пытается взглянуть на вещи шире. Город должен перемещаться, Город должен перемещаться… Почему? Разве движение может быть аксиомой?

– Это аксиома, Виктория. Мне известно, что будет, если Город остановится.

– И что же такое будет?

– Город будет разрушен, и мы все погибнем.

– А чем ты это докажешь?

– Ничем. Но мне известно, что это так.

– Убеждена, что ты заблуждаешься, – ответила Виктория. – И не я одна. Буквально вчера и позавчера я слышала, и не раз, как о том же говорили другие. Люди умеют думать сами, без подсказки. Они побывали за Городом, осмотрелись вокруг. Мы жили бы в мире и покое, если бы не риск, который мы навлекаем на себя сами.

– Но послушай, – вставил я, – зачем нам рассуждать о таких общих проблемах? Я хотел поговорить о нас с тобой.

– Одно вытекает от другого. То, что случилось с нами, неразрывно связано с обычаями Города. Не будь ты гильдиером, мы с тобой могли бы ладить и по сей день.

– Как ты думаешь, есть еще хоть какая-нибудь надежда?..

– А ты бы хотел?

– Не уверен, – честно признался я.

– Это попросту немыслимо. Для меня, по крайней мере. Я не могу примирить свои убеждения с твоим образом мыслей. Мы ведь пробовали, но система разъединила нас. И кроме того, я теперь живу с…

– Что-что, а это я знаю.

Она бросила на меня пристальный взгляд, и в ее глазах, как в зеркале, я увидел всю глубину пропасти, что пролегла между нами.

– Ты во что-нибудь веришь, Гельвард?

– Прежде всего в то, что система гильдий, при всех ее недостатках, в основе своей разумна.