Опрос с ответственностью

— Да. Я, по сути, и есть обыватель. Идти бить немцев? Был бы я помоложе и будь сейчас дома, под Москвой, это было бы правильно. Меня бы призвали, и я бы честно воевал. А тут… Я хочу честно жить. Мне главное — не оскотиниться, уж лучше умереть. И так мне немного уже осталось. Да, я не иду в лес, в партизаны, и вам не советую. Может быть, что-то изменится, начнут немцы нас убивать. А пока что… Остаться живыми — это не предательство. Вы ещё пригодитесь стране после войны. Молодёжи мало останется, особенно парней. В общем, пока не стоит выбор: или стань предателем, или бери оружие, даже без особых шансов на успех, я бы не спешил высовываться.

— Странно. Вас считают коммунистом, а вы… Или вы так говорите, потому что нам не доверяете?

— Нет, я и в самом деле так думаю. Коммунист? Если честный человек, то обязательно коммунист? Может, я верующий, православный христианин. Может, и в церковь начну ходить. В общем, кто захочет какую-нибудь мерзость сделать, вспомните, что русские придут. И сюда, и в Берлин. Некуда будет убежать. А умирать не торопитесь. Итак вам трудно будет выжить.

Вот так я воспитываю местных подростков.

24-го декабря, у католиков Рождество. Кажется, и у всяких там лютеран и кто там ещё есть. Вечером ко мне зашёл тот же полицай Панас, и пригласил к Миллеру. Не на квартиру, а в комендатуру. Впрочем, у Миллера там есть диван, можно и заночевать.

Разговор на этот раз не получился. Клаус сразу выставил бутылку шнапса, предложил и мне. Я отказался, а вот он сразу же выдул залпом целый стакан. Те, кто думает, что немцы так не могут, плохо их знают. Да, такой традиции у них нет, но они могут. Просто желание напиться до свинского состояния чаще посещает русских, а немцы предпочитают культурно посидеть. Но сейчас Клаус явно хотел напиться, что ему и удалось. После первой бутылки он ещё держался, и даже пытался говорить:

— Рождество. Москву мы не взяли. Хуже того, русские… — он вдруг начал сильно икать, — Русские…

И Клаус попытался ещё стакан шнапса хлопнуть, уже из второй бутылки, но одолел его не полностью. Речь его стала невнятной, а потом он и вовсе уронил голову на стол и вскоре захрапел. Я хотел тихо уйти, но за дверью дежурил тот же Панас:

— Помогите его благородие на диван переложить.

Отказываться я не стал, и мы, сильно напрягшись, но дотащили благородие до дивана. Панас ловко снял с Клауса сапоги, а когда я уходил, то услышал бульканье, и оглянулся. Панас отсалютовал мне стаканом и повторил подвиг Клауса: тоже залпом махнул шнапс.

Пари Миллер проиграл, но особого покровительства с его стороны я не заметил. Впрочем, я в нём не так уж и нуждался. Учил себе детей, а летом 1942 и 1943 возвращался в деревню. Снова бил уток, но уже из охотничьего ружья. Купил его в Кобрине.

Не знаю, повлияли ли мои увещевания, но народ что в деревне, что в городе вёл себя сдержанно. Если кто и ушёл в партизаны, то очень немногие. И им пришлось куда-то уйти, у нас район был спокойный. В 1944 году стали забирать молодёжь, и увозить в Германию. Некоторые прятались, убегали в деревни и даже в лес. Но многие и поехали. Я ещё раз повторил своим ученикам то, что и раньше говорил: да, хорошего мало в Германии будет, но шансы выжить большие.

В середине июня 1944 я снова переселился в деревню, к Люде. Деревня невелика, вряд ли там будут бои и бомбёжки. А вот что будет, когда придут наши… Не знаю. В армию меня призывать поздновато, за 60 уже. Посадят ли за сотрудничество с немцами? Скорее нет, чем да. На оккупированной территории все в той или иной степени сотрудничали, но посадили только тех, кто с оружием воевал, да начальство, да самых оголтелых. Учителя, да ещё и пожилого, вряд ли посадят. Но вот ехать в Костино, где меня никто не знает… Лучше бы здесь остаться, в Белорусии. Если позволят.

Но всё не так произошло. 24-го июня, в третью годовщину переноса, я пошёл с утра на охоту. Хотел уйти восточнее километров на десять. Сначала ближе к дороге отойти, потом вдоль дороги на восток, а потом на юг, на болото. Вроде, там гуси должны быть, летели они в ту сторону. А птица это большая и жирная.

Далеко я не ушёл: перенёсся обратно, причём не в Белорусию 2022, а в Подмосковье, снова в ангар на военной базе. Было то же самое число, 24-е июня. Всё моё путешествие заняло в этом мире несколько минут. Ружьё и одежду 20-го века у меня забрали, и я снова одел всё то же, в чём сюда приехал. Тот же симпатичный мужик вывел меня за ворота, и через пять минут подъехало такси. Я лишь два вопроса успел задать:

— Какой смысл был держать меня там три года?

— Ну, вы могли продолжить воевать. Ведь стреляли же вы из винтовки через неделю после переноса. Но вы не стали.

— Что бы было, если бы я там погиб?

— Не знаю. Может, в раю или в аду бы оказались. Может, совсем бы исчезли. Вы бы не вернулись.

Но я вернулся. Здесь мне до пенсии ещё далеко, так что продолжаю жить и работать. Я не знаю, что это был за мир, в котором я сбивал самолёты и убивал людей. И не знаю, где этих людей искать, что опрос проводили. Я их больше не видел.