Оптимистическая трагедия одиночества

На мышление человека XX века повлияло наследство картезианства с его оправданием рационализма, логоцентризма, научности и механицизма. Это наследство было ориентировано на деперсонализацию человека и общества в целом. Все те, кто придерживался метафизики тождества и схожести в философской теории, были ошеломлены перспективой разнообразия и различия. В конце концов природа одиночества укореняется в принципах индивидуализации (в физическом, ментальном и духовном плане). Для Э. Фромма осознание себя как отдельной сущности есть «источник тревоги». Единственное спасение – это сущностная интеграция с «Другим», включая неоднозначное единство в метафизическом монизме, где все существа, в конечном счете, становятся одним. Это стремление к последнему структурному единству приведет к единственности (одинокости). Новая парадигма в социальных науках связывается с возникновением феноменологической философии Гуссерля. Тенденция смены парадигмы проявляется в том, что вся философская ситуация нашего столетия восходит, в итоге, к критике проблемы сознания. По этой причине представляется уместным обозначить некоторые варианты возможного рассмотрения проблемы одиночества в контексте современных теорий, изучающих проблему сознания. В основании перечисленных ниже тезисов лежит принцип о том, что достигнуть единства с «Другим» невозможно ни метафизически, ни и через функцию сознания. Сознание сконструировано таким образом, что одиночество есть его a priori, то есть это абсолютно универсальный и необходимый принцип сознания. Одиночество – это та призма, через которую мы постигаем и оцениваем реальность, хотя и не осознавая ее самое. Ни одна теория сознания не объясняет, как индивид может «дотянуться» до «Другого» или преодолеть само это сознание. По Сартру, человеческое сознание – дыра в Бытии, то есть ничто. Сознание (как поток) вынуждено схватывать полноту Бытия, чтобы заполнить недостаток, дефицит не-Бытия. Чтобы обмануть одиночество, индивид пытается объединить сущность и ничтожность сознания с полнотой Бытия (Бытие – для себя). Но союз этих онтологических полярностей невозможен потому, что как и «внутренняя ничтожность» сознания, так и «изобилие Бытия» есть проявление двух свобод, в то время как слияние свобод невозможно. В одиночестве сознания индивид и слишком закрыт для собственной самости, и слишком далек от других, чтобы знать их или быть познанным ими. Конечно, определенное знание существует, но оно эфемерно и поверхностно, это скорее прозрачность познания, чем очевидность и ясность. Некоторые элементы познания и самосознания допустимы, они удерживаются в бессознательном, но их невозможно восстановить через тот или иной тип познания. Так, Юнг ввел понятие «архетипа» – коллективного бессознательного, включающего в себе слова, которые комбинируются и рекомбинируются в воображении. Архетипический язык – это тот язык, который понятен всем «одиночкам» человечества. Необходимо в игре воображения зафиксировать Момент, в который появляется мостик между «внутренним» и «внешним». Рефлексивная функция сознания приводит к тому, что самость поймана в непреодолимо – ограниченную паутину своей само-рефлексивности и поэтому непоправимо отрезана от других измерений самости. Это то, что Гуссерль назвал трансцендентальное Эго, а Кант – «вещь в себе». Феноменологические модели сознания не разрешают проблематичности бытия самости. Сознание естественно направлено на «Другого» (интенциональность сознания), но не достигает желаемой интимности с ним. Бихевиаристское определение сознания, исходя из его природы, еще надежнее гарантирует радикальную изоляцию. Сознание против «иного» ограничено вечностью материи.