Оптимистическая трагедия одиночества

По этой причине «Я» – трансцендентно и метапсихично. Сознание собственного «Я» дано в форме необъективируемости субъекта самосознания. Поскольку самосознание трудно подвести под рациональные, объектные категории, в философии сложилась традиция рациональной неопределенности самосознания и связанных с ним философем (свободы, экзистенции и пр.). Именно поэтому проблема самопознания обнаруживает себя традиционно, в конечном счете, как проблема соотнесения с «Другим». «Я» само по себе, но оно не может быть основанием самому себе. Именно забвение этого ведет, например, к человекобожию у Ф. М. Достоевского или пониманию «Я» как «пустоты в густоте бытия», «дыры небытия в бытии» у Ж.-П. Сартра.

Потребность в «возвращении метафизики» связана с единственно актуальной для современного человека проблемой – проблемой одиночества. Отказ от субъект-объектной дихотомии, а значит, и от социализации и психологизации одиночества позволяет «вывести» одиночество на онтологический уровень. В контексте классической онтологии чувство одиночества не снималось ни в античном космоцентризме – «Я» и «Ты», ни в средневековом теоцентризме – «Я» и «Бог», ни в возрожденческом антропоцентризме – «Я-сам» (Демиург, творец), «Я» как «пустое пространство», ни в эпоху Нового времени (Фихте) – «Я» как центр («Я» и «не-Я» внутри «Я»), ни в неклассической философии (Ницше) – «Я» и множество двойников «Я», и, в том числе, в современных концепциях постструктурализма и постмодернизма.

Ни одна рационалистическая теория сознания не объясняет, как индивид может «дотянуться» до «Другого» или преодолеть само это сознание. В одиночестве сознания индивид и слишком закрыт для собственной самости, и слишком далек от других, чтобы знать их или быть познанным ими. Рефлексивная функция сознания приводит к тому, что самость поймана в непреодолимо-ограниченную паутину своей само-рефлексивности и поэтому непоправимо отрезана от других измерений самости. Это то, что Гуссерль назвал трансцендентным «Эго», а, следовательно, кантовская «вещь в себе». Феноменологические модели сознания не разрешают проблематичности бытия самости. Сознание естественно направлено на «Другого» (интенциональность сознания), но не достигает желаемой интимности с ним.

Философия, безусловно, пытается преодолеть чувство одиночества, но эти попытки напоминают собой хрупкий мостик над неведомой пропастью. У Гуссерля и Гегеля типом связи сознаний было «бытие-для»: «Другой» являлся «мне» и даже конституировал «меня», поскольку он существовал «для меня» или поскольку «Я» существовал «для него». Одиночество в данной методологии связывалось с проблемой взаимного признания сознаний, которые поставлены друг против друга, которые являлись друг другу в мире и сталкивались лицом к лицу. «Бытие-с» Хайдеггера имеет совершенно иное значение: «с» не обозначает взаимное отношение признания и борьбы, которое проистекало бы из появления человеческой реальности, отличной от «моей», посреди мира. Оно выражает нечто вроде онтологической солидарности в использовании этого мира. «Другой» не является объектом. В своей связи со «мной» он остается человеческой реальностью, бытием, посредством которого он определяет «меня» в «моем» бытии. Хайдеггеровское «бытие-с» не является познанием «Другого».

В рамках метафизического прочтения одиночество можно понимать как радикальный выход в отрицание всех бед, всех границ и вообще всякого интереса, кроме самого одиночества. В одиночестве нет ничего, что соответствовало бы какой бы то ни было коммуникабельности. Одиночество изначально содержит в себе силу, позволяющую быть одиноким, не вступать в связи с другими людьми. Одинокий человек не способен беспокоиться о нуждах себе подобных, это суверенное в своем одиночестве существо, которое никому ничем не обязано. Одинокий человек шаг за шагом приходит к полному, законченному отрицанию всего того, что не является им, и в конечном счете, – к отрицанию самого себя. Такова трактовка одиночества у маркиза де Сада. Значит, одиночество субстанционально, одиночество заложено в фундаменте мира. Следовательно, ни о каком серьезном избавлении частей мира от одиночества помимо избавления от одиночества самого мира не может идти речи. Каков может быть выход мира из одиночного заключения? Это вопрос, на который вся классическая онтология не знает ответа.

Когда мы говорим об одиночестве, то обязательно должны различать: одиночество одинокого и одиночество-вне-одинокого. Уместно ли вообще сопоставлять психологически и социально мотивированное одиночество и одиночество трансцендентального субъекта? Левинас называет трансцендентального субъекта одиноким для того, чтобы ввести в мышление экзистенциальную проблематику, позволяющую ему в реальном, «живом» человеке мыслить то, что, принадлежа этому человеку, вместе с тем выходит за его пределы, трансцендирует его. Куда? В бытие сущего, которое структурировано как «Другой».