Читаем Оптимистическая трагедия одиночества полностью

На основе теоретических выводов М. Бубера можно проанализировать нашу современную ситуацию. Парадоксальное положение человека в тоталитарном государстве – одновременно и в качестве «винтика в огромном механизме» и одиночки, остающимся чужим и другим, и себе – это наше прошлое, цепко держащее нас в своих «отеческих» объятиях. Но и в будущем, которое ныне представляется далеко не в розовых тонах, также будет проживать новый, пусть и модифицированный «человек-одиночка». Одиночество сейчас является животрепещущей проблемой любого социума – и крупного города, и маленького села (в особенности «вымирающих» деревень). Урбанистические ритмы густонаселенного города диссонируют с внутренним самочувствием человека, отторгают его от переплетающихся потоков городской жизни. Конечно же, социальное одиночество сильнее проявляется в городах, где социальные связи имеют сложный и разветвленный характер, при котором выпадение «отдельных звеньев» остается неизменным и быстро восполнимым. Одиночество в городе, в частности, бросается в глаза контрастом непрерывного городского движения и чувства внутренней выключенности человека (при вынужденном внешнем подражании общепринятым поведенческим стереотипам и нормам). Человек чувствует себя одиноким, автономным, общее движение может угнетать его своей хаотичностью и принципиальным отсутствием глубинной логики, либо своей «заведенностью», что вызывает мысль о трансцендентных и непостижимых внутренних механизмах, ускользающих от понимания. Общество неуклонно движется по пути превращения в толпу безымянных одиночек», – писал М. Маклюэн[95]. Современный одиночка предстанет как человек, утративший свою индивидуальность и обретающий успокоение, заняв место в толпе – родной стихии подобных «анонимов» – «одинокой толпе» Д. Рисмена[96]. С его точки зрения, индивиды, «ориентированные на других», обособлены от своего истинного «Я», своих чувств и своих ожиданий. Личность может приобрести синдром обеспокоенности и чрезмерную потребность в пристальном внимании к себе со стороны других людей, которая иногда удовлетворяется не полностью. Члены нашего «направленного во вне» общества образуют «одинокую толпу» (тема «фланера» в постмодернизме).

Эффективная деятельность в нашем мире все настойчивее требует отказа от того, что составляет ядро личности, хотя мы и знаем, что наша «способность эффективно действовать» связана с ощущением собственной личности и даже является ее показателем. В современном мире индивидуум выныривает из анонимности, которая присуща жизни в этом мире, чтобы быстро выполнить какую-то деловую или общественную роль, меняющуюся от случая к случаю. В том, что начинает обретать ценность личность, способная отказаться от самой себя, и состоит трагизм положения современного человека, превращающегося в «пластическую личность», в полое существо. Э. Фромм в «Бегстве от свободы» (1941 г.) рассматривает «авторитарный характер» как особенность «садомазохистской личности», тяготеющей к авторитарности. «Человек восхищается авторитарностью и склоняется к подчинению ей, но в то же время он сам хочет быть авторитарным и подчинять себе других»[97]. Одинокая и подавленная «авторитарная личность» мечется между сладкими грезами и взрывоподобной жестокостью, тем самым вытесняя из сознания грехи конформизма. По Фромму, именно «автоматический конформизм» представляет собой один из механизмов спасения от неосознаваемого страха одиночества, бессилия – «решения, которого большинства нормальных индивидуумов находят в современном обществе»[98]. Оно состоит в утрате самого себя, усвоении стереотипов, предлагаемых моделями культуры, и превращении в такого индивида, каким его ожидают увидеть другие. Фромм особо отмечает, что положение о том, что «нормальный» способ победить одиночество – это стать автоматом, противоречит «одной из самых распространенных идей о человеке в нашей культуре» – идее о свободе мышления и поступков большинства людей, основанной на искренней вере индивидуумов в субъективное происхождение их мыслей, чувств, желаний – опасной иллюзии, как считает Фромм, мешающей изменению исторических, социальных условий, ответственных за такое положение.

Перейти на страницу:

Все книги серии Тела мысли

Оптимистическая трагедия одиночества
Оптимистическая трагедия одиночества

Одиночество относится к числу проблем всегда актуальных, привлекающих не только внимание ученых и мыслителей, но и самый широкий круг людей. В монографии совершена попытка с помощью философского анализа переосмыслить проблему одиночества в терминах эстетики и онтологии. Философия одиночества – это по сути своей классическая философия свободного и ответственного индивида, стремящегося знать себя и не перекладывать вину за происходящее с ним на других людей, общество и бога. Философия одиночества призвана раскрыть драматическую сущность человеческого бытия, демонстрируя разные формы «индивидуальной» драматургии: способы осознания и разрешения противоречия между внешним и внутренним, «своим» и «другим». Представленную в настоящем исследовании концепцию одиночества можно определить как философско-антропологическую.Книга адресована не только специалистам в области философии, психологии и культурологии, но и всем мыслящим читателям, интересующимся «загадками» внутреннего мира и субъективности человека.В оформлении книги использованы рисунки Арины Снурницыной.

Ольга Юрьевна Порошенко

Культурология / Философия / Психология / Образование и наука
Последнее целование. Человек как традиция
Последнее целование. Человек как традиция

Захваченные Великой Технологической Революцией люди создают мир, несоразмерный собственной природе. Наступает эпоха трансмодерна. Смерть человека не состоялась, но он стал традицией. В философии это выражается в смене Абсолюта мышления: вместо Бытия – Ничто. В культуре – виртуализм, конструктивизм, отказ от природы и антропоморфного измерения реальности.Рассматриваются исторические этапы возникновения «Иного», когнитивная эрозия духовных ценностей и жизненного мира человека. Нерегулируемое развитие высоких (постчеловеческих) технологий ведет к экспансии информационно-коммуникативной среды, вытеснению гуманизма трансгуманизмом. Анализируются истоки и последствия «расчеловечивания человека»: ликвидация полов, клонирование, бессмертие.Против «деградации в новое», деконструкции, зомбизации и электронной эвтаназии Homo vitae sapience, в защиту его достоинства автор выступает с позиций консерватизма, традиционализма и Controlled development (управляемого развития).

Владимир Александрович Кутырев

Обществознание, социология
Метаморфозы. Новая история философии
Метаморфозы. Новая история философии

Это книга не о философах прошлого; это книга для философов будущего! Для её главных протагонистов – Джорджа Беркли (Глава 1), Мари Жана Антуана Николя де Карита маркиза Кондорсе и Томаса Роберта Мальтуса (Глава 2), Владимира Кутырёва (Глава з). «Для них», поскольку всё новое -это хорошо забытое старое, и мы можем и должны их «опрашивать» о том, что волнует нас сегодня.В координатах истории мысли, в рамках которой теперь следует рассматривать философию Владимира Александровича Кутырёва (1943-2022), нашего современника, которого не стало совсем недавно, он сам себя позиционировал себя как гётеанец, марксист и хайдеггерианец; в русской традиции – как последователь Константина Леонтьева и Алексея Лосева. Программа его мышления ориентировалась на археоавангард и антропоконсерватизм, «философию (для) людей», «философию с человеческим лицом». Он был настоящим философом и вообще человеком смелым, незаурядным и во всех смыслах выдающимся!Новая история философии не рассматривает «актуальное» и «забытое» по отдельности, но интересуется теми случаями, в которых они не просто пересекаются, но прямо совпадают – тем, что «актуально», поскольку оказалось «забыто», или «забыто», потому что «актуально». Это связано, в том числе, и с тем ощущением, которое есть сегодня у всех, кто хоть как-то связан с философией, – что философию еле-еле терпят. Но, как говорил Овидий, первый из авторов «Метаморфоз», «там, где нет опасности, наслаждение менее приятно».В этой книге история используется в первую очередь для освещения резонансных философских вопросов и конфликтов, связанных невидимыми нитями с настоящим в гораздо большей степени, чем мы склонны себе представлять сегодня.

Алексей Анатольевич Тарасов

Публицистика

Похожие книги

Философия символических форм. Том 1. Язык
Философия символических форм. Том 1. Язык

Э. Кассирер (1874–1945) — немецкий философ — неокантианец. Его главным трудом стала «Философия символических форм» (1923–1929). Это выдающееся философское произведение представляет собой ряд взаимосвязанных исторических и систематических исследований, посвященных языку, мифу, религии и научному познанию, которые продолжают и развивают основные идеи предшествующих работ Кассирера. Общим понятием для него становится уже не «познание», а «дух», отождествляемый с «духовной культурой» и «культурой» в целом в противоположность «природе». Средство, с помощью которого происходит всякое оформление духа, Кассирер находит в знаке, символе, или «символической форме». В «символической функции», полагает Кассирер, открывается сама сущность человеческого сознания — его способность существовать через синтез противоположностей.Смысл исторического процесса Кассирер видит в «самоосвобождении человека», задачу же философии культуры — в выявлении инвариантных структур, остающихся неизменными в ходе исторического развития.

Эрнст Кассирер

Культурология / Философия / Образование и наука
100 запрещенных книг: цензурная история мировой литературы. Книга 2
100 запрещенных книг: цензурная история мировой литературы. Книга 2

«Архипелаг ГУЛАГ», Библия, «Тысяча и одна ночь», «Над пропастью во ржи», «Горе от ума», «Конек-Горбунок»… На первый взгляд, эти книги ничто не объединяет. Однако у них общая судьба — быть под запретом. История мировой литературы знает множество примеров табуированных произведений, признанных по тем или иным причинам «опасными для общества». Печально, что даже в 21 веке эта проблема не перестает быть актуальной. «Сатанинские стихи» Салмана Рушди, приговоренного в 1989 году к смертной казни духовным лидером Ирана, до сих пор не печатаются в большинстве стран, а автор вынужден скрываться от преследования в Британии. Пока существует нетерпимость к свободному выражению мыслей, цензура будет и дальше уничтожать шедевры литературного искусства.Этот сборник содержит истории о 100 книгах, запрещенных или подвергшихся цензуре по политическим, религиозным, сексуальным или социальным мотивам. Судьба каждой такой книги поистине трагична. Их не разрешали печатать, сокращали, проклинали в церквях, сжигали, убирали с библиотечных полок и магазинных прилавков. На авторов подавали в суд, высылали из страны, их оскорбляли, унижали, притесняли. Многие из них были казнены.В разное время запрету подвергались величайшие литературные произведения. Среди них: «Страдания юного Вертера» Гете, «Доктор Живаго» Пастернака, «Цветы зла» Бодлера, «Улисс» Джойса, «Госпожа Бовари» Флобера, «Демон» Лермонтова и другие. Известно, что русская литература пострадала, главным образом, от политической цензуры, которая успешно действовала как во времена царской России, так и во времена Советского Союза.Истории запрещенных книг ясно показывают, что свобода слова существует пока только на бумаге, а не в умах, и человеку еще долго предстоит учиться уважать мнение и мысли других людей.Во второй части вам предлагается обзор книг преследовавшихся по сексуальным и социальным мотивам

Алексей Евстратов , Дон Б. Соува , Маргарет Балд , Николай Дж Каролидес , Николай Дж. Каролидес

Культурология / История / Литературоведение / Образование и наука
Психодиахронологика: Психоистория русской литературы от романтизма до наших дней
Психодиахронологика: Психоистория русской литературы от романтизма до наших дней

Читатель обнаружит в этой книге смесь разных дисциплин, состоящую из психоанализа, логики, истории литературы и культуры. Менее всего это смешение мыслилось нами как дополнение одного объяснения материала другим, ведущееся по принципу: там, где кончается психология, начинается логика, и там, где кончается логика, начинается историческое исследование. Метод, положенный в основу нашей работы, антиплюралистичен. Мы руководствовались убеждением, что психоанализ, логика и история — это одно и то же… Инструментальной задачей нашей книги была выработка такого метаязыка, в котором термины психоанализа, логики и диахронической культурологии были бы взаимопереводимы. Что касается существа дела, то оно заключалось в том, чтобы установить соответствия между онтогенезом и филогенезом. Мы попытались совместить в нашей книге фрейдизм и психологию интеллекта, которую развернули Ж. Пиаже, К. Левин, Л. С. Выготский, хотя предпочтение было почти безоговорочно отдано фрейдизму.Нашим материалом была русская литература, начиная с пушкинской эпохи (которую мы определяем как романтизм) и вплоть до современности. Иногда мы выходили за пределы литературоведения в область общей культурологии. Мы дали психо-логическую характеристику следующим периодам: романтизму (начало XIX в.), реализму (1840–80-е гг.), символизму (рубеж прошлого и нынешнего столетий), авангарду (перешедшему в середине 1920-х гг. в тоталитарную культуру), постмодернизму (возникшему в 1960-е гг.).И. П. Смирнов

Игорь Павлович Смирнов , Игорь Смирнов

Культурология / Литературоведение / Образование и наука