Оптимизм вопреки отчаянию

Н. X.: В 2007–2008 годах финансовый кризис начался в США, но основные конкуренты – Европа и Япония – в итоге пострадали сильнее, и США остались местом для инвесторов, которые ищут безопасности во время кризиса. Наши преимущества являются существенными. США имеют обширные внутренние ресурсы. Это единственный важный сам по себе факт. До Гражданской войны 1860-х годов словосочетание «Соединенные Штаты Америки» употреблялось во множественном числе (как по сей день в европейских языках). Но с тех пор это словосочетание стало употребляться в единственном числе (в стандартном английском языке). Политика сосредоточения в Вашингтоне государственной власти и капитала распространяется на всю страну. Гораздо сложнее сделать это в Европе. Через пару лет после того, как разразился последний мировой финансовый кризис, специальная группа Европейской комиссии опубликовала доклад с заявлением, что «Европа нуждается в новых органах по контролю за системными рисками и координации надзора за финансовым институтами на всей территории региона», хотя спецгруппа, которую возглавлял тогда в прошлом представитель французского центробанка, «не успела предложить единого европейского регулятора», который был бы постоянно в распоряжении США. Для Европы это «почти невыполнимая миссия», заявил лидер целевой группы. Некоторые аналитики, включая Financial Times, описали такую цель как политически невозможную, «слишком далекую от интересов многих государств-членов, вынужденно уступивших свои полномочия в этой области». Есть много других преимуществ единства. Некоторые из вредных последствий европейской неспособности координировать реакцию на кризис широко обсуждались европейскими экономистами.

Исторические корни этих различий между Европой и США известны. Вековые конфликты в период становления национальных государств в Европе и опыт Второй мировой войны убедили европейцев, что они должны отказаться от своего традиционного спорта и прекратить убивать друг друга, потому что следующая попытка будет последней. Поэтому мы имеем то, что политологи любят называть «демократическим миром», хотя не очевидно, что все это имеет нечто общее с демократией. В отличие от них США являются государством переселенцев и колониалистов, которые, убивая коренное население и обрекая оставшихся на «резервацию», покорили половину Мексики, а затем вышли за ее пределы. Гораздо большее, чем в Европе, богатство внутреннего разнообразия было разрушено. Укрепление центральной власти и единообразия после Гражданской войны затронуло и другие сферы. В результате – национальный язык, культурные традиции, обширные государственно-корпоративные проекты социальной инженерии, такие как субурбанизация общества, массивные субсидии центра в передовые отрасли научных исследований и разработок, закупки и машины и многое другое.

Новые развивающиеся экономики Азии сталкиваются с невероятными внутренними проблемами, неизвестными на Западе. Мы знаем больше об Индии, чем о Китае, потому что это более открытое общество. Есть причины, почему она занимает 130-е место по индексу развития человеческого потенциала (о том, где он был до частичных неолиберальных реформ); Китай занимает 90-е, и его позиции могли бы быть хуже, если бы мы больше знали о нем. Все это лежит на поверхности. В XVIII веке Китай и Индия были торговыми и промышленными центрами мира, с современными рыночными системами, высоким уровнем здоровья [населения] (по сравнению с другими странами) и так далее. Но имперские завоевания и экономическая политика (государственное вмешательство вдела богатых и свободные рынки, задавившие бедных) оставили их в ужасном состоянии. Примечательно, что единственной развивавшейся страной [глобального] «Юга» была Япония, которая не была колонизирована. Эта корреляция не случайна.

С. Д. П.: США по-прежнему командует МВФ?

Н. X.: Он[1] непрозрачен, но моя мысль заключается в том, что среди экономистов МВФ должно быть по возможности некоторое количество независимых от политики людей. В случае с Грецией – и стратегией жесткой экономии в целом – экономисты фонда выступили с резкой критикой программ Брюсселя, но политики, похоже, игнорируют их.

С. Д. П.: На внешнеполитическом фронте «война с террором» кажется вечно длящейся кампанией, подобной борьбе с гидрой, у которой появляется новая голова, едва отрезана старая. Помогут ли массированные силовые интервенции уничтожить террористические организации, такие как ИГИЛ[2]?