Оптинский старец иеросхимонах Амвросий

Что ныне за велелепное торжество в сей бедной обители? В простом и маленьком храме идет торжественная служба. Сам архипастырь с благолепным великим сонмом священнослужителей днесь предстоит в сей церкви. Зачем — далее — здесь эти несметные толпы народа, которых не мог вместить храм? Что их привело сюда? Но не дивиться сему. В этой бедной обители живет человек, которого знала вся Святая Русь, к которому издавна еще шли несметные толпы народа со всех ее концов; в его тесной монашеской келье перебывали и святители, и князья, и вельможи, и мужички, и богачи, и бедняки; имя этого человека было известно и в царских палатах, и в деревенских избах. Тут — батюшка старец Амвросий, великий пастырь-печальник Русской земли. Он-то и привлек сюда ныне сей великий сонм его почитателей. Его ради и совершается сия торжественная Божия служба. Но зачем печаль на всех этих лицах? Зачем эти непрерывавшиеся денно и нощно горячие слезы и рыдания? Зачем этот четверодневный плач? Правда, и келья старца, и стены этого святого храма привыкли к искренним и горячим слезам приходивших сюда. Печальник Русской земли умел заставить плакать тех, которые забыли слезы с самого детства. Сие место было по преимуществу местом плача. Но то обычно бывали или слезы умиления, или слезы покаяния. Те слезы и рыдания сопровождали рождение духовной жизни. Не те стоны и не те рыдания слышатся теперь здесь. Церковные вопли: со святыми упокой, вечная память, — немолчно вот уже четвертый день оглашают то место, где чаще молились только о мире, жизни, здравии и спасении. Что же это? Неужели тот, кто сам произвел столько духовных рождений, кто умел прямо-таки воскрешать от нравственного омертвения, от которого широкой рекой лилась благодать мира, жизненного успокоения, который сам умел утирать всякие слезы и утешать во всяких тягчайших невзгодах, неужели этот человек сам отдался смерти, сам перешел в ту область, где знают только одно будущее воскресение, сам явился виновником этих неутешных слез?!

Да, батюшки отца Амвросия больше уже нет. Хотя и теперь привлек сюда эти многочисленные толпы он же, но только затем, чтобы проститься с ними навсегда, он во гробе. И сие — великое, страшное событие. Это — потеря всеобщая, потеря невознаградимая. Те замечательные глаза, оживлявшие почти совсем омертвевшее тело, в которых всегда светился огонек неба, так действовавший на сердца человеческие, лучи которого будто проникали в самую глубь души собеседника и читали там, как на бумаге, летопись прошлого и настоящего, эти глаза померкли и закрылись мертвенной печатью. Уж больше им не пронизать души человеческие! Те учительные уста, сильные не в убедительных словах человеческой мудрости, но в явлении духа (1 Кор. 2, 4), сильнейшей любви к ближнему, умевшие самым безыскусственным словом побеждать избалованные красноречием и наукой умы, уста, дышавшие только миром, любовью и утешением, теперь замкнулись навсегда. Уж больше мы не услышим благословений батюшки; уж больше не раздастся его святая речь. По внушению Церкви нам чудится, что эти мертвые уста, вместо слов жизни и утешения, взывают к нам словами смерти: восплачите о мне, друзья и знаемии! Те сильные в своей немощи руки, которые утирали бесчисленные чужие слезы, теперь сами орошены слезами. Раньше они направо и налево благотворили всем и каждому, а теперь не поднимутся больше для благотворений. Раньше они не только твердо несли свой крест, но имели неимоверную силу помогать в несении многочисленных жизненных крестов; а теперь они сложились сами в крест на страдальческой груди; и эта грудь понесет с собою тяжесть этого креста в могилу. Увы! Старца не стало.